Человек, который знает все про минус седьмой этаж. Который может туда пройти. Который на минус седьмом этаже ориентируется, как дома. Который знает, где там можно что-то прятать так, чтобы никто не нашел. Что-то большое. Пятьдесят килограммов.

В памяти Петра вспыхнула ярко освещенная ложа, ярко блестевший зал. На дебют Беловой собралась вся Москва. Вся семья Скворцовых. Вера, Виктор, Аня, Борис. Аня что-то странное тогда сказала Виктору. А он еще подумал: ну Аня, она вообще малость прибабахнутая… Что? В рокоте публики подвывали скрипки. Что сказала Аня?

Петр разлепил губы:

– Охуеть.

Света тотчас отозвалась:

– Я тоже так подумала. Ну и название: язык сломаешь. Неужели не могли просто сделать аббревиатуру? А еще лезут работать в России.

Телефон зазвонил: Полина Иванова-Бусьон.

– Да, Полина!

– Ты что, выпил уже?

– Ты что. Я же за рулем.

– Голос какой-то стукнутый.

– По жизни такой. Ну как?

– Я в системе. Какой номер?

Петр открыл в телефоне фото паспорта Ирины. Продиктовал цифры.

– …Так, посмотрим. – Полина фыркнула. – Она значится как владелица компании. Подали налоговую в срок. Сейчас я пальцем посчитаю нули. Подожди… Да уж, с такими деньгами я бы точно не работала.

Она назвала цифру.

Потом спросила:

– Ты еще здесь?

– Просто охуел, – признался Петр. – Продиктуй мне, пожалуйста, название компании по буквам.

Полина продиктовала.

Петр набирал его прямо в гугл.

– Спасибо, очень помогла.

Нажал отбой звонка. А потом – значок с лупой. Выпрыгнули результаты поиска. Петр кликнул на пер- вый же.

– Охуеть, – повторил. Если это и была любовь, она не мешала деловым интересам.

– Что там? – сунулась Света.

Петр бросил брошюру Свете обратно на колени.

– Ой! Что делаешь! Ебанулся совсем! – завизжала Света, вжимаясь в кресло.

Машина рванула с места почти по диагонали.

Петр смахнул навигатор: где искать Бориса, подсказки не требовались. Взвыли вслед клаксоны. Водители, которым пришлось бить по тормозам, несомненно, добавили к вою много неласковых слов. До Петра они не долетели.

5

Борис лежал на узкой кровати. Их в номере было две, и они с Верой сдвинули их вместе. Борис смотрел на окно, в которое бил снег. Если лежать так день, два, три – а снег будет идти, идти, идти – то залепит, занесет окно. И слава богу.

– Ничего себе, – приблизился голос Веры за спиной. – В новостях пишут, премьера сняли. В связи с этим отравлением эфэсбэшного генерала в Америке. По слухам. Ты ведь его знал?

Спина Бориса не ответила ей. Вера забралась коленями на кровать, протянула мужу телефон, открытый на ленте новостей.

– Не важно, – ответил Борис, не повернувшись. Вера бросила телефон на тумбочку у кровати. Погладила мужа по спине. Он перевернулся на спину. Глядел в потолок.

Вера восприняла это как проявление интереса.

– Ну, премьер все-таки. Пишут, то ли правда доигрался, то ли его просто бросили, как кость, всем этим западным странам, которые грозили санкциями, если президент не выступит с реакцией…

Борис закрыл лицо ладонями, провел, как бы смывая. Вера молча легла рядом. Она чувствовала теплый бок мужа.

– Ты выспишься, отдохнешь… Вернемся в Москву. К обычным делам. Компания…

– Сомневаюсь.

– Почему?

– Когда вернемся в Москву, мне скорее всего предложат национализацию компании.

– Отдать государству?

Борис кивнул.

– Но это же твоя компания!

– Брось. Ни у кого нет ничего своего. Особенно компаний.

– Но ты же ее…

– Мне просто дали ее подержать. А теперь заберут. …Не важно. Вер, помнишь, когда Аня, – Борис запнулся, подбирая выражение, – сломала ногу.

Жена молчала. Потом подтянула к себе подушку, положила на живот, обняла. Как будто хотела защитить свой мягкий живот от того резкого, что собирался сказать Борис. От того колючего, чем били воспоминания: запах дезинфектора, мятного цвета простыни, железные спицы.

– Тогда я понял: все не важно.

– Тебя тогда чуть не убили, – прошелестела рядом Вера.

– Не важно… – он вспомнил ту свою ложь, ощутил легкий укол стыда, но только легкий – ложь-то во спасение. Заговорил: – Тогда я ехал и думал только об одном. О вас. О тебе, Ане, Вите. Только вы – это то, что важно. Единственное, про что я могу сказать «мое». Мои. Моя жена, мои дети, моя семья… Вер, я до того был не очень хорошим мужем.

Она повернулась, но он уже продолжал:

– До того дня. До того, что с Аней… Я… Я ведь все понимаю, она меня до сих пор не простила.

– Ну что ты… – попыталась возразить Вера, но сама слышала, как неубедительно, фальшиво звучит ее голос.

– Да. Как она смотрит. Как говорит. Вернее, не разговаривает со мной. Она с Витей ближе, чем со мной.

– Они ближе друг другу по возрасту, чем мы – им.

– Нет, с тобой у нее иначе.

– Ну, мы женщины.

Борис положил свою руку на ее, как бы останавливая ненужные, никчемные оправдания:

– Я все сам понимаю. Но после того дня… Ты понимаешь… Я понял: вы – единственное, про что я могу сказать «мое». Моя семья… После того дня я никогда… Никогда… Как отрезал. Ни разу… Все. Никаких. Ни одной…

Он никак не мог выговорить это слово. Интрижки? Романа? Увлечения? Женщины?

Он попробовал улыбнуться:

– Я захотел стать идеальным мужем и отцом. Еще до того, как это стало модным.

– Ты всегда им был, – Вера перевернулась на бок. Положила свою вторую руку поверх его. – В моих глазах. Несмотря ни на что.

– Для меня только одно важно. Ты. Дети. Вы.

Вера прижалась покрепче.

– Все, что я делал, это только ради вас.

Они лежали, чувствуя тепло друг друга. А Борис – еще и прислушиваясь к телу жены: напряглось оно или ему только показалось?

– Давай вставать. Пора, – сказала Вера.

– Ты мне веришь?

– Конечно… конечно, верю… Вставай, – она поднялась, села.

Борис вздохнул.

– Ну что?

– Я немного ссу.

– Из-за того, что президент молчит?

– А, – махнул рукой Борис. – Нет. Там все как раз ясно и понятно. Я уже знаю, что будет.