— Друид, ты ведь сам только что сказал: то, что вчера еще было прочным, как скала, может завтра обратиться в прах! Мы вынуждены отдавать своих соплеменников в заложники и платить дань. Год за годом кельты будут кормить римского волка. Кто знает, может быть, сами боги наслали на нас эту напасть, чтобы мы наконец-то объединились и поняли: мы единый кельтский народ.

— Боюсь, — неторопливо начал я, пытаясь в то же время взвесить все аргументы Верцингеторига, — что все дело не в простых воинах, а в кельтах знатного происхождения. Они трясутся за свою власть и боятся потерять влияние, они хотят получать дань с других племен, взимать налоги и таможенные пошлины. Если Цезарь пообещает оставить им все эти привилегии, то у них не будет повода выступать против него или высказывать недовольство властью римлян. Не нужно далеко ходить за примером. Взгляни на Дивитиака. Его брат Думнориг все у него отобрал. Дивитиак был ничтожнее, чем песчинка в огромной пустыне. Затем при помощи Цезаря — заметь, только благодаря ему! — друид Дивитиак смог вернуть себе былую власть и богатство. Все снова начали относиться к нему с почтением. Неужели ты думаешь, будто такой человек, как Дивитиак, согласится отказаться от всего этого? Ради чего? Что он получит взамен?

— Великую свободную Галлию, — пробормотал Верцингеториг так тихо, словно говорил это сам себе.

Я все еще не мог решить, как мне относиться к этому разговору. Возможно, Верцингеториг разочаровался в Цезаре из-за того, что тот так и не сделал его, молодого честолюбивого воина, царем арвернов? Мне очень не хотелось делать каких-либо предположений, которые могли бы тем или иным образом задеть честь Верцингеторига… Ведь не исключено, что он в самом деле знал, как нужно действовать и ради чего: ради свободной, великой Галлии. Ради единой кельтской нации. Опять же, все это были лишь мои предположения. Возможно, Верцингеториг всей душой хотел освободить свою родину от захватчиков-римлян, а может быть, стремился стать царем.

— Как отнеслись к твоей идее арверны?

— Они изгнали меня с земель, принадлежащих нашему племени. Но я готов чем угодно поклясться перед богами, что настанет день, когда я вернусь в нашу столицу вместе с верными мне людьми! Я собственными руками убью своего дядю, а затем провозглашу себя царем арвернов. После этого, друид, — запомни мои слова! — я покорю всю Галлию. Не знаю, чем именно — словами или оружием, — но я сделаю это, чтобы уничтожить Цезаря.

Я давно заметил, что мы, кельты, умеем очень красиво и много говорить — вряд ли кто-нибудь способен переплюнуть нас в этом искусстве. Но разве я мог что-нибудь возразить Верцингеторигу? Я тоже мечтал основать в Массилии собственный торговый дом и стать великим купцом. Если разобраться, то основой любого успеха является именно некая мечта, призрачное видение, ведь переход Ганнибала через Альпы тоже казался сначала бредовой, нелепой фантазией. К тому же наши друиды всегда говорили, что любые мечты нужно сначала осуществить в мыслях, и только после этого они смогут стать реальностью. Верцингеториг был молод, полон энергии и честолюбив. Думаю, он во многом походил на молодого Дивикона, который в свое время разбил войско римлян и прогнал под ярмом легионеров. Я чувствовал, что этот арверн может добиться гораздо большего, чем остальные. Казалось, что от него исходит какая-то сила, заставляющая окружающих подчиняться его воле. Верцингеториг обладал магической харизмой, которую боги дарят лишь избранным, тем, кто должен повести за собой целый народ. Когда молодой арверн начинал говорить, окружающие замолкали и слушали только его. Если же слово брал какой-нибудь простой воин, его товарищи спокойно продолжали разговаривать, не обращая на него никакого внимания.

В тот день у Верцингеторига был какой-то отсутствующий вид. Казалось, что его мысли витают где-то очень далеко. Темные густые волосы молодого воина были гораздо длиннее, чем у многих арвернов знатного происхождения, они словно грива ниспадали на плечи. Взгляд больших черных глаз казался мрачным, но не холодным. Мне показалось, что я прочел в нем беспощадность или, скорее, одержимость. С тех пор как я видел его последний раз, Верцингеториг очень похудел — его лицо вытянулось, щеки сильно впали, узкий длинный нос и костлявый широкий подбородок еще сильнее выдавались вперед. В тот момент, когда я сидел напротив него у костра, меня переполняла уверенность, что этот человек способен сделать невозможное. Признаю, подобные речи я слышал от многих кельтов. Но одной лишь гордости и воли недостаточно, чтобы победить Цезаря. Любой, кто отважится выступить против него, должен знать все тонкости военного искусства римлян, обладать аналитическим умом, позволяющим разработать правильную стратегию, и мудростью, которая заставила бы в определенной ситуации проявить терпение. И конечно же, этот человек должен свято верить в свою идею, потому что самый страшный враг любого человека живет в его же сознании. Этот враг — трусливая нерешительность малодушных, неистребимый пессимизм слабых и леность бездарных, зависть которых всегда преследовала и будет преследовать любого, кто смог добиться успеха.

— Верцингеториг! Со дна священных рек и озер римляне поднимают золото, драгоценности и оружие, принесенные в жертву нашим богам, они разоряют и уничтожают священные места. Легионеры Цезаря отбирают у бессмертных то, что испокон веков принадлежало им. Если и есть что-нибудь, способное сплотить нас, кельтов, то это долг, обязывающий нас во что бы то ни стало наказать этих богохульников! Самый страшный враг Цезаря не наши воины, а наши друиды! Если мы говорим о наших жрецах, то принадлежность к тому или иному племени не имеет совершенно никакого значения. Все кельтские друиды раз в году выбирают в лесу карнутов своего духовного главу. Если этот верховный жрец велит начать священную войну против римлян, то все друиды передадут этот приказ вождям и князьям своих племен. Более того, они позаботятся, чтобы этот приказ был выполнен. Верцингеториг, я собираюсь отправиться в лес карнутов.

Молодой арверн внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что он придавал этому моменту какое-то особое значение.

Верцингеториг взял меня за руку, как это всегда делал Цезарь, когда надеялся найти в моем лице союзника и помощника, и задумчиво сказал:

— Только друиды могут приказать вождям племен отказаться от притязаний на власть и покориться воле одного признанного всеми кельтами предводителя.

Эта мысль настолько взволновала молодого арверна, что он схватил меня за плечи, слегка встряхнул и, глядя в глаза, спросил:

— Скажи, друид, это в самом деле возможно?

— Да, — ответил я, будучи полностью уверенным в собственной правоте, — это возможно, Верцингеториг. Но ты не должен думать, будто выполнить то, о чем мы с тобой только что говорили, суждено именно одному из нас. Если я ответил на твой вопрос утвердительно, значит, кому-нибудь из кельтов под силу объединить все племена, используя влияние друидов.

— Раз ты говоришь, что это возможно, значит, кельты будут сражаться против Цезаря под моим предводительством! — уверенно воскликнул Верцингеториг и поднялся. Некоторое время он рассеянным взглядом следил за обеими группами игроков, бегавших по полю и пинавших отрубленную голову ногами. Один из кельтов дал знак молодому арверну, и тот в ответ кивнул ему. После этого все сопровождавшие Верцингеторига всадники вновь сели на лошадей. Молодой арверн протянул мне руку и, поддерживая меня, прошел со мной туда, где сидели мои спутники. Заснеженная земля могла в любой момент проявить свое коварство — под слоем мягкого снега зачастую скрывались участки, покрытые скользким льдом, на которых кто угодно легко потерял бы равновесие, поэтому Верцингеториг, зная о моей больной ноге, решил помочь мне перейти от одного костра к другому. Улыбнувшись, он посмотрел на Фуфия Циту и Кретоса, а потом заметил: