суток. Не было видно неба, дневной свет мало чем отличался от ночной тьмы. Черные валы рушились и швыряли корабль, вскидывали его, грохот и рев стали привычнее тишины. В задраенные люки пробивалась вода, билась грязно-белой пеной в стекла иллюминаторов, бешеный, неутихающий ветер рвал паруса. Корабль срывался вниз, скрипя рангоутом, ложился бортом на волну, медленно приподнимался, взлетал на гребень и снова падал в водяной провал.

Подушкин привязал Баранова к койке, несколько раз на день, цепляясь за стены, пробирался к нему в каюту, давал пить ром. Это было единственной пищей, а посещения — единственным уходом за больным правителем. Измученный морской болезнью Николка ничего не в состоянии был сделать, а Пим расшиб голову и лежал почти без сознания в матросском кубрике. Лихорадочное состояние не покидало Баранова во все время шторма и, может быть, даже помогло его перенести. Зато истощение оказалось настолько значительным, что после бури он первые дни не мог подняться с койки.

Он лежал похудевший и маленький, и только спрашивал, много ли еще осталось до России. Словно боялся, что не хватит сил выдержать путешествие до конца.

Обеспокоенный положением Баранова, Подушкин доложил Гагемейстеру, прося сделать остановку на одном из островов.

— Будем чиниться в Батавии, — ответил капитан-лейтенант. — По пути задерживаться не могу.

Через несколько дней вошли в Зондский пролив. «Кутузов» взял курс на Яву.

Дул легкий норд-вест, голубели небо и море, медленно приближался остров Северный, лежавший между Суматрой и Явой. Затем, после полудня, полностью открылся долгожданный берег. А к вечеру «Кутузов» уже был на виду у Батавии.

Старая голландская колония переживала упадок. Могущество Ост-Индской компании, распространявшееся на многие Малайские острова, было подорвано англичанами, и только столица колоний — Батавия — сохраняла видимость прежнего благополучия.

Плоский низменный берег с бесчисленными крышами домов, утонувшими в зелени пальм, европейские здания и мостовые, порт и загородные виллы, дальние горы, окаймляющие горизонт. На рейде между небольшими островками сновало множество лодок, похожих на китайские шампунки, с высокой кормой и квадратными парусами. Стояло на якоре несколько кораблей.

«Кутузов» отдал якоря в гавани перед Вельтавредом — новым городом. Сюда за последние десять лет, спасаясь от ядовитых испарений, переселились почти все европейцы и китайцы колонии, построили новые здания, каналы и площади, заложили дворец генерал-губернатора. В старом городе остались только таможни, морские склады, деревянные амбары для ссыпки кофе да з`амок, сооруженный голландцами сто пятьдесят лет назад.

Сразу же по прибытии в гавань Гагемейстер нанес визит губернатору, получил разрешение поставить судно в док. Тайфун потрепал корабль, снес бизань и реи на гроте, расшатал обшивку. Требовалось не меньше месяца на исправление повреждений. Получил разрешение и на переговоры с голландскими фирмами о продаже котиковых шкур.

Любезный прием, великолепные здания и мостовые, сотни богато одетых людей, коляски, всадники, разноцветные зонты, витрины и вывески, шум большого, почти европейского города заставили забыть о тяжелом переходе, о неприятных делах и предстоящем объяснении в Санкт-Петербурге. Гагемейстер вернулся на корабль в отличном настроении, лично навестил Баранова и распорядился перевезти правителя на берег в один из отелей Батавии.

— Вам нужно отдохнуть, — сказал он, стараясь не глядеть на бледное, осунувшееся лицо правителя, на исхудалую шею, не прикрытую обычной косынкой. — Мы простоим здесь месяц.

— Я хочу в Россию, — ответил Баранов.

Однако он не возражал, когда Подушкин, Николка и Пим перенесли его в шлюпку и доставили в старую, спокойную гостиницу, расположенную на берегу канала Рижсвижк. Отсюда виден был лазурный залив, тенистые аллеи канала, голландские домики с черепичными кровлями. Городской шум доходил сюда приглушенный, не утомлял и не беспокоил. Немного запущенное здание, прохладные комнаты, вежливая неторопливость китайских слуг чем-то напоминали Ситху.

Чаще всего Баранов сидел на нижней террасе отеля. В самом углу, затемненном полотняным навесом, Николка поставил кресло, и Александр Андреевич проводил в нем целые дни. Бурный переход по океану, волнения последних недель, а главное — бездействие совершенно ослабили его. Он почти ничем не интересовался, ни о чем не расспрашивал, глядел на видневшийся широкий залив с редкими парусами кораблей, на проступавшие вдали синеватые очертания острова Суматры. Единственно, что оживляло его, — сообщения Николки и Пима о ходе ремонта «Кутузова». Бывший правитель стремился поскорее увидеть старую родину.

Первые дни к нему приезжали голландские и китайские негоцианты. Они ехали выразить искреннее почтение ему, чье имя было хорошо известно не только на берегах Тихого океана. Прибыл и важный чиновник с официальным визитом (губернатор хворал и не мог лично посетить Баранова). Чиновник предоставил в распоряжение правителя губернаторский экипаж проводников. Приглашал осмотреть город и остров, посетить дворец раджи в Сурабайе, посмотреть охоту на леопарда, пляски и игры малайцев.

Но все эти знаки внимания и уважения почти не тронули Баранова. Он оставался сидеть на своей террасе, вести немногословные беседы с Николкой, Пимом и навещавшим его каждый день Подушкиным. Он хотел только одного — поскорее отправиться на корабль, поскорее увидеть Россию.

— Поступишь там в мореходное училище, — говорил он Николке, — вместе с Антипатром плавать будешь...

О своих планах на дальнейшее не говорил ничего. Он даже не знал, есть ли у него деньги, как будет жить. Тоска по родине и беспокойство за семью — вот все, что сейчас наполняло его сердце.

И вместе с тем силы его слабели. Нездоровый климат Батавии, годы и пережитое потрясение сказывались с каждым днем. Подушкин доложил Гагемейстеру о состоянии Баранова и просил ускорить отъезд. А то может случиться, что Баранов так и не дотянет до России.

Гагемейстер, как видно, хотел резко ответить, но сдержался.

— Лекарь не находит у него никакой болезни, — сказал он сухо. — А уйти отсюда я спешу не менее господина Баранова.

Однако он проверил ход работ по ремонту, приказал закончить в недельный срок. Он боялся ответственности.

А за это время Баранов окончательно слег. Последнее, что отняло у него остатки сил, было известие, что Томеа-Меа умирает. Об этом сообщил португальский шкипер, прибывший из Гоно-Руру. Так, по вине Гагемейстера, и не довелось им увидеться!..

Расстроенный, он пришел с террасы в свою комнату, лег на кровать и уже не смог подняться. К вечеру ему стало худо, он начал задыхаться и все просил отвезти на корабль. Подушкин и двое матросов перенесли его на судно.

Два дня до отхода «Кутузова» Баранов бредил. Он громко вспоминал жену, Ирину, Антипатра, Кускова, звал Павла. Затем умолкал, шарил иссохшей, когда-то пухлой, маленькой рукой возле кровати, натыкался