– Отец… – Милан метнулся к нему.

Юноша знал, насколько важен был Джакобо для его отца. Старик всегда поддерживал Тормено, опекал его с самого дня смерти Луцио, когда отец Нандуса сгорел заживо в Арборе. Именно поэтому Нандус позаботился о безбедной старости для слепого.

– Мы… – Милан хотел обнять отца, но тот резко вскинул руку, показывая, что не потерпит близости. Как и всегда.

– Как он умер? – Каждое слово давалось Нандусу с мукой.

– Я думаю, сердце не выдержало. – Голос Лоренцо упал до почти беззвучного шепота. – Его жестоко пытали. Долго, к сожалению. Это… Я видел его тело. Это… Колесование по сравнению с таким – милосердная смерть.

Милану не хотелось слушать о смерти старика, нянчившего его в детстве. И утешавшего Милана, когда он не мог выносить суровый нрав отца.

– Вы ничего не сможете с этим сделать… – увещевал их Лоренцо. – Нам нужно уходить. Скорее.

Нандус встал. Лицо у него было мертвенно-бледным, кожа губ стерлась до крови от маски, глаза казались пустыми.

– Да. Пойдемте.

Они поднялись из подвала. В гарнизоне стражи царила тишина. Кое-где на стенах горели светильники со свечами, но в коридорах, по которым их вел Лоренцо, было темно. Милан шел, наклонив голову. Он отобрал у стражника шлем, напоминавший перевернутую суповую тарелку с широкими полями, чтобы тень скрывала его лицо. Краем глаза он все время посматривал на отца. Нандус казался уставшим, его тело словно утратило привычную силу. «Совсем состарился», – подумал Милан.

Лоренцо провел их к боковому выходу из огромного, похожего на крепость здания гарнизона. Холодный сырой воздух ударил им в лицо.

– Вы должны покинуть город этой же ночью, – снова напомнил капитан. – А лучше и вовсе уплыть с острова.

Мысли Милана лихорадочно метались в голове. Кое-кто в этом городе дал ему обещание… и можно было рассчитывать, что ему помогут.

– Я знаю одного человека…

– И ты будешь держать это при себе! – шикнул на него Нандус. – Чем меньше Лоренцо известно, тем лучше для него же.

– Я вас никогда…

Капитан не договорил. Кулак верховного священника обрушился на его подбородок с такой силой, что Лоренцо качнуло. Еще один удар пришелся в солнечное сплетение, третий – в печень. Мужчина согнулся, но в этот момент Нандус вскинул ногу и ударил несчастного коленом в подбородок. Послышался хруст зубов.

Долендо упал на землю.

Милан перехватил руку отца, попытался его остановить.

– Как ты можешь…

– Я ради него это делаю! – напустился на Милана отец. – Чем хуже он будет выглядеть, тем меньше вероятность подозрений в его причастности к нашему освобождению. Так никто не скажет, что он помогал нам по собственной воле.

– Твой отец прав… – прохрипел Долендо.

Нандус пнул его в бок, и Милан услышал хруст ломающихся ребер. Сев на капитана, священник принялся молотить его кулаками по лицу.

– Прекрати! – Милан схватил отца и оттащил в сторону. – Ты изобьешь его до смерти!

Лоренцо уже не шевелился. Губы были разбиты, глаза заплыли, из носа текла кровь. Нандус поступил так не только потому, что заботился о безопасности капитана.

– Джакобо, – тихо сказал верховный священник, будто это все объясняло.

– Я знаю, кто вывезет нас из города. – Милан решил поскорее сменить тему. – Но до этого мне надо кое-что сделать. Давай встретимся на рыбном рынке? Я буду ждать тебя там.

– Отлично. – Нандус мрачно кивнул. – Мне тоже нужно еще кое с чем разобраться.

Нандус зажег свечу и осмотрелся в разгромленной комнате. Он так часто приходил сюда, так много часов провел рядом со слепым стариком, любившим поговорить о вине и женщинах. Только состарившись, Нандус понял, зачем Джакобо это делал. Рассказанные им истории служили ширмой, за которой скрывалась его истинная жизнь. Постоянные разговоры о женщинах привели к тому, что Нандусу не особо хотелось расспрашивать Джакобо о его жизни, ведь священник опасался, что сейчас на него обрушится очередной град скабрезностей. Да и что мог поведать ему поденщик? Мимолетные романы, любовь на одну ночь, в лучшем случае – на пару дней. Вот апогей жизни прозябающего в бедности трудяги.

Когда Нандус понял, что в жизни Джакобо было нечто куда большее, осознал он и то, что старик никогда не станет говорить о своих тайнах. Более того, если бы Нандус решил озвучить Джакобо свои подозрения, это могло бы разрушить их дружбу. И Нандус молчал. Он не допытывался, как так вышло, что простой поденщик умеет читать и писать. Как так вышло, что в советах Джакобо куда больше мудрости, чем можно ожидать от простого человека.

Тормено смотрел на узор из брызг крови, оставшийся на деревянных досках, на засохшие багровые лужи у перевернутого кресла. На вспоротую кожаную обивку. На разбитую мебель в комнате. Кто бы ни явился сюда, этот человек знал, что Джакобо что-то скрывает.

В воздухе, наполнявшем комнату, где Джакобо провел последние годы жизни, улавливался неприятный сладковатый запах. Нандус распахнул окно. Перевернул тяжелое кресло.

Его взгляд упал на какой-то бежевый комок на полу. Небольшой, размером с фасолину. Мужчина наклонился. Поднял. Увидел ноготь. То была отрезанная фаланга пальца.

Во рту у Нандуса появился горький привкус желчи, в груди поднялась горячая волна ярости. Такой же ярости, которую он не смог сдержать, избивая Лоренцо.

Сколько же его пытали? И что они хотели выведать у Джакобо? Он заговорил? Скорее всего, нет, иначе его мучители не стали бы устраивать разгром в комнате.

Нандус опустился на пол, и доски жалобно заскрипели под его весом. Он смотрел на растерзанное кресло. В последние годы жизни Джакобо обычно сидел в этом кресле, многословно рассказывая о своем вымышленном прошлом. Или все те женщины действительно возлегали с ним? Быть может, он и правда обошел пол-империи, как и говорил?

«Это кресло – мой мир». Джакобо повторял эту фразу снова и снова. Была ли то метафора? Или старик пытался намекнуть ему на что-то?

Мягкая обивка спинки была вспорота, на полу валялись клочья наполнителя из конского волоса. Ножки кресла были сломаны, как будто мучители Джакобо искали там тайник. Они даже вспороли кожаную обивку без наполнителя, натянутую на подлокотники кресла. Кресло будто освежевали.

«Тайна этого кресла – в правильной обивке. В чем-то оно походит на саму жизнь. Наибольший опыт люди извлекают из тех дней, когда у них возникают какие-то неудобства. И если в кресле всегда удобно сидеть, не ценишь мгновения, когда тебе мягко и уютно».

Что-то подобное Джакобо произносил едва ли не каждый раз, когда Нандус заходил проведать его. Сравнение кресла с жизнью даже в какой-то момент начало нервировать Нандуса, настолько часто старик повторял эти слова: они непременно рано или поздно всплывали в их разговорах. Быть может, Джакобо как раз и стремился к тому, чтобы Нандус вспомнил эти разговоры о кресле, когда старика больше не будет в живых?