в убежденных поборников народовластия при одновременном появлении на поприще земской деятельности отдельных, не лишенных даровитости лиц, стремящихся достигнуть здесь того общественного положения, которого они по каким-либо причинам либо не сумели добиться, либо лишились на службе государственной, — все это оставалось вне понимания Булыгина и, во всяком случае, недостаточно им оценивалось. Наряду с этим он вовсе не давал себе отчета в глубоких изменениях, происшедших в крестьянской среде, в появлении среди крестьянства многочисленного элемента, принадлежащего к нему лишь по паспорту[458], но впитавшего все представления городского жителя и далеко отошедшего от примитивного миросозерцания сельских масс 70-х и даже 90-х годов минувшего века. Со времени ходынской катастрофы[459], происшедшей в 1896 г., прошло лишь девять лет, а между тем масса сельского, в особенности пригородного, населения испытала за это время огромное превращение: если в 1896 г. на коронации Николая II толпа на Ходынском поле, имея сотни мертвых в своей среде, при появлении государя приветствовала его восторженными криками, то та же толпа, случись это спустя 7–8 лет, проявила бы, по всей вероятности, иное настроение.

Имя Булыгина связано в представлении русского общества с первым проектом положения о Государственной думе, когда предполагалось признать за ней лишь значение совещательного органа. Однако связь Булыгина с этим проектом была исключительно формальная, и отпечатка его мыслей он вовсе не заключал. Ограничивалась эта связь лишь тем, что упомянутый проект в его первоначальном виде был не столько выработан, сколько принят совещанием, состоявшим под его председательством. Несколько нарушая хронологическую последовательность моего изложения, скажу несколько слов об этом совещании. Состояло оно из представителя Министерства финансов А.И.Путилова, профессора государственного права Ивановского, видного члена весьма правого московского славянофильского кружка Федора Дмитриевича Самарина и помощника начальника Главного управления по делам местного хозяйства С.Е.Крыжановского, которым фактически и была выполнена вся работа комиссии.

Действительно, никаких предуказаний Булыгин не получил, сам же он не имел определенных или хотя бы неопределенных предположений о характере предстоящего преобразования. Профессор Ивановский не только не представил какой-либо схемы разрешения этого важнейшего вопроса, но даже не принимал сколько-нибудь живого участия в обмене мнений по нему в среде совещания. Некоторые предположения высказал и даже изложил на письме Самарин, но сводились они к тому, чтобы учредить уездные и губернские совещательные органы, а общеимперского вовсе не образовывать. Ф.Д. Самарин, точно так же как и его брат А.Д.Самарин, впоследствии занимавший должность обер-прокурора Святейшего синода, был во всех отношениях прекрасный, хрустально чистый человек, но творческой фантазией не обладал вовсе. По складу ума это был типичнейший славянофил 60-х годов, в том смысле, что он витал в общих, весьма туманных, пропитанных мистикой построениях. Византийское административно-полицейское самодержавие ему было совершенно чуждо, а предносящееся его мысленному взору духовное единение между носителем верховной власти и народной стихией, оправдывающее и освящающее единоличную волю этой власти, он конкретно изобразить в каких-либо законодательных нормах, конечно, не мог.

А.И.Путилов в качестве представителя Министерства финансов был занят вопросом об ограждении государственной росписи доходов и расходов от значительной ее ломки народным представительством и составил те сложные правила, которыми роспись эта в значительной своей части была как впоследствии выражались, забронирована[460] от покушений на ее изменение народными избранниками.

Словом, наиболее существенный вопрос, а именно — система выборов народного представительства, в совещании Булыгина, в сущности, не был подвергнут тщательному, всестороннему обсуждению, а была принята система, предложенная Крыжановским, в общем построенная на тех же основаниях, которые существовали для выборов земских гласных.

Булыгину идея народного представительства была вообще не по сердцу. Он спешил лишь так или иначе покончить с навязанной ему задачей, причем смотрел на вырабатываемый под его фирмой проект лишь как на первую стадию этой работы, полагая, что она должна служить канвой для суждений совещания гр. Сольского. Совещание это заключало, как известно, весь состав Совета министров, и на его обязанности было представить государю окончательный проект. Предположение Булыгина в значительной степени оправдалось. При приступе названного совещания к рассмотрению проекта булыгинской комиссии Витте в пространной речи выставил тот принцип, который и был впоследствии осуществлен, а именно обеспечение за представителями земельного крестьянства преобладающего большинства в Государственной думе. В России, говорил Витте, земельное крестьянство составляет большинство населения страны, является основой всего народного строя и тем фундаментом, на котором зиждется все государственное здание; оно же представляет и наиболее надежный элемент в смысле охранения существующего порядка.

Хотя участие Витте в рассмотрении булыгинского проекта было преждевременное, так как он вскоре был послан в Америку для переговоров с японцами о мире, все же высказанное им мнение явилось руководящим критериумом при обсуждении проекта совещанием Сольского. Осуществлено это мнение было весьма просто, а именно путем упразднения предположенных совещанием Булыгина специально крестьянских уездных избирательных собраний и доведения выборщиков от волостных обществ до общесословных губернских избирательных собраний, где они являлись в подавляющем большинстве. Однако в последний момент, уже после третьего чтения обсуждаемого и соответственно измененного проекта, совещание Сольского вновь вернулось к этому основному вопросу. Поводом послужила записка Крыжановского, облеченная подписью Булыгина, в которой указывалось, что если бы вопрос шел лишь о выяснении чувств населения и его отношения к основным вопросам государственной жизни, то обращение к представителям народных масс было бы понятно.

Однако учреждается такой орган, который должен обсуждать сложные законопроекты, касающиеся всех разнообразных сторон государственной жизни. Полагаться в этой области на собрание, не обладающее в своем большинстве соответствующими знаниями, нельзя. Большинство это не будет в состоянии понять не только содержащихся в законопроекте правил, но даже заголовка его.

Невзирая на заявление Сольского, по настоянию которого совещание приступило к четвертому чтению проекта, что и его смущает положенный в основу его принцип, все же никаких существенных изменений в проекте сделано не было.

Как известно, впоследствии проект положения о Государственной думе обсуждался в июле 1905 г. в Петергофе в совещании под председательством самого государя. Введенные тут в него незначительные поправки не повлияли на общий его характер. Что же касается Булыгина, то он настолько мало интересовался этим вопросом, что окончательную обработку проекта, носящего его имя, совершенно выпустил из своих рук. Она была произведена Государственной канцелярией.

Впрочем, Булыгин не отдавал себе вообще отчета о глубоком значении предпринимавшейся реформы. На Государственную думу он склонен был смотреть как на всероссийское земское собрание и искренно верил, что роль ее будет исключительно совещательная[461]. Образчиком его непонимания может служить то недоумение, которое он выразил по поводу записки, представленной ему Крыжановским. Записка указывала на необходимость