— Кто-нибудь еще знает? Вы уже сообщили кому-нибудь?

— Да некому, в сущности, сообщать. Разве только Эдмунду. И Ви. Отец, я думаю, позвонит Эдмунду, когда возвратится из Релкирка. А вот Ви, ей по телефону такое не скажешь. Кому-то придется к ней съездить и рассказать лично, с предосторожностями. Слишком большой удар для такой пожилой женщины.

— А Джефф?

— Джефф внизу, в кухне. Он только минут десять как спустился. И боюсь, я совсем про него забыла, не уделила ему ни капли внимания. Человек пришел завтракать, а его огорошили таким известием и бросили одного. И даже завтрака не оказалось, я ничего не приготовила, не до того как-то было. Кажется, он там сейчас сам себе что-то жарит.

— Я должна пойти к нему.

— Да. Одному там ему, должно быть, сейчас неуютно.

— Когда вернутся папа с Конрадом?

— Я думаю, в половине одиннадцатого или даже в одиннадцать. Тоже будут страшно голодны оба, поесть-то у них времени не было. Я им приготовлю завтрак, когда приедут. А пока… — Изабел встала, — пока, я думаю, мне пора приниматься за уборку в столовой. Остатки ужина так и стоят до сих пор на столе со вчерашнего вечера.

— Кажется, это было тысячу лет назад. Ты бы не трогала ничего, мы с Джеффом потом уберем, или можно пригласить Агнес из деревни…

— Нет, мне надо чем-то занять себя. Женщинам вообще лучше, чем мужчинам. В страшные минуты, как вот сейчас, у нас всегда найдется, чем занять руки, ну хотя бы пол в кухне вымыть. Или протереть стаканы. Ложки-вилки перечистить… Очень помогает.

Люсилла осталась одна. Она встала, оделась — в джинсы и свитер, как обычно. Пригладила щеткой волосы, почистила зубы, умылась. Промокнула глаза и щеки фланелевой салфеткой, смоченной чуть не в кипятке, — от горячего пара прояснилось в глазах, в голове. И сбежала по лестнице вниз.

Джефф одиноко сидел у дальнего конца кухонного стола, перед ним — кружка с кофе и тарелка с жареными сосисками и беконом. Он встал ей навстречу. Она подошла, он обнял ее, и минуту они просто так стояли в обнимку. В кольце его сильных рук ей было тепло и надежно, от толстого грубошерстного свитера исходил знакомый, добрый дух. Слышно было, как рядом в буфетной журчит струя воды, тренькает стекло, — Изабел уже в трудах.

Он ничего не сказал. Наконец они разомкнули руки, она отступила, улыбкой благодаря его за поддержку, придвинула себе стул и, сев, облокотилась о стол.

— Есть хочешь? — спросил Джефф.

— Нет.

— Съешь чего-нибудь, полегчает.

— Не могу.

— Тогда кофе.

Он подошел к плите, наполнил кружку, поднес и поставил перед Люсиллой. И снова принялся за свои сосиски.

Люсилла сделала несколько глотков. Помолчала. Сказала:

— Хорошо, что мы побыли с нею.

— Ага.

— И хорошо, что она приехала с нами домой.

— Да, хорошо.

Джефф потянулся через стол и взял ее за руку.

— Знаешь, Люсилла, по-моему, мне лучше уехать.

— Уехать? — в испуге повторила она. — Как уехать?

— Ну, понимаешь, в такую минуту твоим родителям не очень-то приятно присутствие чужого человека.

— Но ты же не чужой…

— Ну, формально. Мне кажется, лучше будет, если я сложу вещички и уберусь…

— Но как же так?.. — при одной только мысли об этом Люсилла страшно переполошилась. — Ты же не можешь нас бросить… — голос ее зазвенел, и Джефф приложил палец к губам, кивнув на открытую дверь, за которой находилась Изабел. Люсилла продолжала страстным шепотом: — Ты не можешь оставить меня тут. В такую минуту. Я в тебе нуждаюсь, Джефф. Я не выдержу тут, когда все так ужасно, я не смогу одна.

— Мне кажется, я мешаю.

— Ты не мешаешь. Не мешаешь, слышишь? Ой, Джефф, пожалуйста, не уезжай.

Он посмотрел в ее умоляющие глаза и уступил:

— Ладно. Если я могу помочь, то, конечно, останусь. Но только все равно ненадолго. Мне к началу октября так или эдак надо вернуться в Австралию.

— Да, я знаю. Но сейчас, пожалуйста, не говори об отъезде.

— Если хочешь, можешь поехать со мной.

— Что ты сказал? — не поняла Люсилла.

— Я сказал, если хочешь, то можешь тоже уехать. Со мной. В Австралию.

Пальцы Люсиллы сдавили кофейную кружку.

— Что бы я там делала?

— Мы были бы вместе. Осталось бы все как есть. Места в доме моих родителей довольно. И они будут тебе очень рады, я знаю.

— Почему ты вдруг это говоришь?

— Пришла в голову хорошая мысль.

— И что бы я стала делать в Австралии?

— Что захочешь. Устроилась бы на работу. Занималась бы живописью. Была бы со мной. Мы могли бы поселиться отдельно.

— Джефф… я не вполне понимаю, о чем ты меня просишь.

— Ни о чем я тебя не прошу. Просто приглашаю.

— Но… ведь у нас с тобой… не так, верно? Ведь это же… между мной и тобой… это же не навсегда?

— Я подумал, что неплохо бы проверить.

— О, Джефф!

Комок подкатил у нее к горлу, и глаза наполнились слезами, и это было глупо, ведь она не плакала из-за Пандоры, а теперь вдруг разревелась оттого, что Джефф такой милый и зовет ее в Австралию, а она с ним не поедет, потому что не влюблена в него, и он, это ясно, тоже не влюблен в нее.

— Ну, чего ты? Не плачь.

Она потянулась за кухонным полотенцем и высморкалась в него вопреки всем нормам гигиены.

— Просто ты меня так растрогал. Я бы с радостью поехала. Но только не теперь. Теперь мне надо будет побыть здесь. И потом, я вовсе не уверена, что это хорошо для тебя, если я там повисну у тебя на шее. У тебя дома и без того будет много забот — снова браться за работу, устраивать свою жизнь, заводить семью… — она еще раз высморкалась и жалко улыбнулась. — И вообще… я тебе, по-моему, не совсем подхожу. Когда ты разберешься со своими делами, то женишься на румяной австралийской девушке. На загорелой красотке с вот таким бюстом и вот такой задницей.

Он шутливо замахнулся на нее:

— И ничего смешного.

Но не сдержал улыбки.

Люсилла продолжала:

— Это — самое чудесное приглашение, какое я получала в жизни. И ты — самый славный парень изо всех, кого я знаю. Нам с тобой вместе было очень здорово, с самого первого дня тогда в Париже, лучше просто не бывает. Когда-нибудь я и правда приеду в Австралию, надеюсь, ты мне устроишь торжественную встречу, с красной ковровой дорожкой, автомобильным эскортом и цветами по полной программе. Но теперь… и так, чтобы навсегда… я поехать не могу.