Жена Монтегю, Джейн, напугана и плачет у себя в комнате, когда я вхожу с Катериной и Уинифрид, и она прижимает дочек к себе, благословляя, и говорит, что никогда не простит их отца за то, что он подверг их опасности. Малыш Гарри кланяется мне и твердо встает рядом с отцом, словно ничего не страшится.

– Ни слова больше, Джейн, – обрываю я ее. – Ни слова.

Она приходит в себя и приседает передо мной.

– Простите, леди матушка. Это все потрясение. И этот ужасный человек, он убегал от стражи, они побили бокалы.

– Надо радоваться, что лорд Кромвель его схватил, если он виновен, а если невиновен, его быстро отпустят, – твердо произношу я и кладу руку на плечико Гарри. – Нам нечего бояться, ведь мы всегда были верны королю.

Гарри смотрит на меня снизу вверх.

– Мы – преданные кузены, – подает он голос.

– Да, и всегда ими были.

Джейн берет с меня пример, и весь оставшийся день мы пытаемся вести себя, словно я просто приехала навестить семью. Мы обедаем в большом зале, домашние изображают веселье, пока мы сидим за главным столом, глядя, как они пируют и пьют, стараются улыбаться и беззаботно беседовать.

После обеда мы отсылаем детей в их комнаты, оставляем свиту пить и играть и идем в личные покои Монтегю. Джеффри мечется, он не может усидеть на месте. Он бродит от окна к камину, от скамьи к креслу.

– У меня там список проповеди, – внезапно говорит он. – Но ее читали при короле! В этом не может быть вреда. И, как бы то ни было, Коллинз ее сожжет.

– Успокойся, – поднимает на него глаза Монтегю.

– Еще есть несколько писем от епископа Стоуксли, но в них ничего такого, – продолжает Джеффри.

– Надо было сжечь все, как только получил, – говорит Монтегю. – Как я тебе сказал. Много лет назад.

– В них ничего такого не было! – восклицает Джеффри.

– Но он, в свою очередь, писал кому-нибудь еще. Ты же не хочешь навлечь на него беду и не хочешь, чтобы другие его друзья навлекли беду на тебя.

– Так ты что, все сжигаешь? – внезапно интересуется Джеффри, думая, что подловит брата.

– Да, как я тебе и сказал много лет назад, – спокойно отвечает Монтегю и смотрит на меня. – И вы тоже, ведь так, леди матушка?

– Да, – говорю я. – Ни в одном из моих домов нет ничего, что можно было бы найти, даже если кто-то приедет искать.

– Но зачем им приезжать и искать? – раздраженно спрашивает Джейн.

– Затем, что мы те, кто мы есть, – отвечаю я. – И ты это знаешь, Джейн. Ты сама родилась в семье Невиллов. Ты знаешь, что это значит. Мы – Плантагенеты. Мы – Белая Роза, и королю известно, что народ нас любит.

Она отворачивается и с горечью произносит:

– Я думала, что выхожу замуж в благородный дом. Я не знала, что войду в семью, которой грозит опасность.

– Величие несет с собой опасность, – просто отвечаю я. – И, думаю, ты и тогда это знала, и сейчас знаешь.

Джеффри подходит к окну, выглядывает наружу и снова разворачивается к нам.

– Я, наверное, поеду в Лондон, – говорит он. – Поеду и повидаюсь с Томасом Кромвелем, чтобы выяснить, что ему нужно от Хью Холланда, и скажу ему, – он судорожно вдыхает, потому что задохнулся, – что против Холланда ничего нет, и против меня нет, и против всех нас.

– Я с тобой, – к моему удивлению, отзывается Монтегю.

– Правда? – спрашиваю я, а Джейн, замерев с иголкой в руке, поднимает глаза на мужа, словно хочет ему запретить. Потом переводит взгляд на меня, точно готова попросить меня отправить моего младшего сына без защитника, чтобы ее муж остался дома, в безопасности.

– Да, – говорит Монтегю. – Кромвель должен знать, что нельзя играть с нами в кошки-мышки. Он главный кот в королевском амбаре, главнее нет. Но все-таки я думаю, что у нас есть кое-что в запасе. И он должен знать, что он нас не испугает.

Монтегю смотрит на потрясенное лицо Джеффри.

– Меня не испугает, – поправляется Монтегю.

– Что скажете, леди матушка? – Джейн подсказывает мне, что нужно запретить сыновьям ехать вместе.

– Скажу, что это очень удачная мысль, – спокойно отвечаю я. – Нам нечего скрывать и нечего бояться. Мы не совершили ничего противозаконного. Мы любим церковь и чтим принцессу, но это не преступление. Даже Кромвель не может сочинить закон, по которому это станет преступлением. Поезжай, сын Монтегю, поезжай, благословляю.

Я остаюсь в Бокмер Хаусе на неделю, дожидаясь новостей с Джейн и ее детьми. Монтегю присылает нам письмо, как только приезжает в Лондон, но потом наступает тишина.

– Думаю, я сама поеду в Лондон, – говорю я Джейн. – И напишу тебе, как только что-то узнаю.

– Прошу вас, леди матушка, – напряженно произносит она. – Я всегда рада узнать, что вы в добром здравии.

Она спускается со мной к конюшням и стоит возле моей лошади, пока я устало забираюсь с седельной подножки на седло позади своего конюшего. Мои спутники садятся на коней: две моих внучки, дочери Джейн, Катерина и Уинифрид. Гарри останется дома с матерью, хотя он переминается с ноги на ногу и ловит мой взгляд, надеясь, что я возьму его собой. Я улыбаюсь своей бледной невестке.

– Не бойся, Джейн, – говорю я. – Мы выбирались из положений и похуже.

– Похуже?

Я вспоминаю историю моей семьи, поражения и битвы, предательства и казни, пятнающие нашу летопись и стоящие указательными столбами на нашем бесконечном марше с трона и на трон Англии.

– Да, – говорю я. – Куда хуже.

Л’Эрбер, Лондон, лето 1538 года

Монтегю приходит ко мне, едва я приезжаю в Лондон. Мы обедаем в зале, словно он просто зашел в гости, он мило беседует со мной о дворе и добром здравии младенца-принца, а потом мы удаляемся в мои личные покои за главным столом и закрываем за собой дверь.

– Джеффри в Тауэре, – тихо произносит Монтегю, когда я сажусь, словно боялся, что я упаду, услышав новости; он берет меня за руку и смотрит в мое ошеломленное лицо. – Постарайтесь сохранить спокойствие, леди матушка. Его ни в чем не обвиняют, против него ничего нет. Так работает Кромвель, не забывайте. Он пугает людей и вынуждает к неосмотрительным речам.

Мне кажется, что я давлюсь, я прижимаю руку к сердцу и чувствую, как оно стучит под моими пальцами, словно барабан. Я хватаю воздух и понимаю, что не могу дышать. Встревоженное лицо Монтегю расплывается у меня перед глазами, зрение мутится, и на мгновение мне кажется, что я умираю от страха.

Потом в лицо мне ударяет теплый воздух, я снова дышу, и Монтегю продолжает:

– Ничего не говорите, леди матушка, пока не отдышитесь, здесь Катерина и Уинифрид, я позвал их на помощь, когда вам стало дурно.

Он держит меня за руку и сжимает кончик моего пальца, чтобы я ничего не сказала, только улыбнулась внучкам, и я говорю: