Дочитав главу до конца, он захлопнул книгу и осведомился, что, по-моему мнению, ему следует предпринять. Я ответил, что вполне доверяю его тонкому чутью и выполню все, что он мне предложит. Ответ мой, видимо, ему польстил, и он уселся за письмо к барону. Привожу его полностью.

«Барону Ритцнеру фон Юнгу. Августа 18 дня 18.. года.

Милостивый государь! Мой друг господин П. вручит Вам эту записку. Считаю необходимым просить Вас при первой же возможности дать мне исчерпывающие объяснения о происшедшем у Вас в доме сегодня вечером. Если же на мою просьбу Вы ответите отказом, господин П. будет рад вместе с одним из Ваших друзей, которого Вы соблаговолите назвать, обеспечить возможность нашей встречи.

Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении.

Иоганн Герман».

Не зная, что делать дальше, я отправился с этой запиской к барону. Он поклонился мне, когда я подал ее ему, а затем с важным видом усадил меня в кресло. Прочитав вызов, он написал следующий ответ, который я и доставил Герману.

«Господину Иоганну Герману. Августа 18 дня 18.. года.

Милостивый государь!

Наш общий друг господин П. вручил мне Ваше письмо, написанное нынче вечером. По глубокому размышлению вынужден откровенно признать законность требуемого Вами объяснения. Но, признав это, все же испытываю серьезные затруднения. Ввиду необычного характера наших разногласий и личной обиды, мною нанесенной, я не могу представить себе словесного выражения тех извинений, каких вы от меня ждете, чтобы они могли исчерпать все многообразные оттенки и сложности, заключенные в данном инциденте. Однако я в полной мере полагаюсь на то глубочайшее проникновение во все тонкости этикета, которым Вы давно и по праву славитесь. Вследствие этого и с уверенностью, что буду правильно понят, осмелюсь отослать Вас к высказываниям сьера Эделена, приведенным в девятом параграфе главы «Оскорбление прикосновением, словом и само по себе» его труда «Законы дуэли, писаные и неписаные». Глубины и тонкости Ваших познаний во всем, о чем трактует автор, будет, я вполне уверен, достаточно для того, чтобы убедить Вас, что самый факт моей ссылки на это превосходное высказывание должен удовлетворить Вашу просьбу объясниться, просьбу человека чести.

Примите уверения в глубочайшем к Вам почтении.

Барон Ритцнер фон Юнг».

Герман начал читать это послание с язвительной усмешкой; но когда он добрался до ссылки на упомянутую главу, она превратилась в улыбку самого наивного самодовольства. Окончив чтение, он с самой любезной улыбкой попросил меня сесть, а сам снял с полки книгу сьера Эделена. Отыскав указанное место, он внимательно прочитал его про себя, затем закрыл книгу и попросил меня в качестве близкого знакомого передать барону свое восхищение его рыцарским поведением и заверить его, что представленное им объяснение является самым полным, почетным, недвусмысленным и вполне его удовлетворяющим.

Окончательно сбитый с толку всем этим, я вернулся к барону. Он принял слова Германа как нечто само собой разумеющееся, а затем удалился в соседнюю комнату, откуда вернулся все с тем же томом «Законов дуэли», который и вручил мне, предложив кое-что прочесть. Я так и поступил, но совершенно напрасно, ибо не понял ровно ничего из того, что хотел сказать автор. Тогда барон сам взял книгу и прочитал всю главу вслух. И к моему полному изумлению, я услыхал подробный рассказ о дуэли между двумя павианами, полный самых смехотворных подробностей. Барон объяснил мне секрет. Оказывается, это сочинение было написано совершенно особым образом — слова в нем были подогнаны так, чтобы, обладая всеми внешними признаками разумности и даже глубины, не заключать в действительности ни тени смысла. Ключ к истинному содержанию был в том, чтобы при чтении опускать каждое второе, а затем каждое третье слово — и тогда перед вами представали уморительные насмешки над поединками нашего времени.

Барон рассказал мне, что несколько недель назад он специально подсунул Герману эту книгу, а сегодня из спора с ним уяснил, что тот серьезно изучил ее, приняв ее содержание за чистую монету. Это и послужило фон Юнгу путеводной нитью. Герман скорее бы тысячу раз умер, но не признался бы в неспособности понять что-либо на свете, написанное о правилах поединков.

Все знают, что прекраснейшим местом в мире является, или — увы! — являлся, голландский городок Вондервоттеймиттис[184]. Но поскольку он расположен вдалеке от больших дорог, так сказать, в захолустье, то вряд ли многим из читателей довелось в нем побывать. Для тех, кто там не бывал, стоит привести некоторые сведения о нем. Это тем более необходимо, что, рассчитывая привлечь сочувствие к его обитателям, я собираюсь поведать здесь историю бедственных событий, случившихся недавно в его пределах. Никто из тех, кто знает меня, не усомнится, что я исполню эту добровольно взятую на себя обязанность с полной добросовестностью, строгой беспристрастностью, осторожно взвешивая факты и сопоставляя источники, чем ни при каких обстоятельствах не должен пренебрегать тот, кто претендует на звание историка.

На основании летописей, старинных монет и иных раритетов можно положительно утверждать, что город Вондервоттеймиттис с самого своего основания находился в таком же состоянии, в каком пребывает и ныне. К сожалению, о времени этого основания я могу говорить лишь с той определенной неопределенностью, с которой порой вынуждены мириться математики в некоторых алгебраических формулах. Поэтому могу сказать одно: городок стар, как и все на земле, и существует со времен сотворения мира.

Что касается происхождения названия «Вондервоттеймиттис», приходится признать, что и оно остается неясным. Среди множества гипотез и мнений, высказанных по этому деликатному поводу — остроумных, ученых и прямо противоположных по смыслу, я не могу отыскать ничего вполне удовлетворительного. Поэтому отсылаю читателя к трудам Шнапстринкена и Тугодумма, которые, при известных оговорках, заслуживают предпочтения.

Несмотря на мрак, окутывающий эпоху основания Вондервоттеймиттиса и происхождение его названия, нет никаких сомнений, как я уже сказал выше, что он всегда существовал в том же виде, как и теперь. Старейший из жителей городка не помнит ни малейших изменений в его облике, и даже предположение о подобной возможности счел бы жестоким оскорблением. Городок лежит в совершенно круглой долине, имеющей четверть мили в диаметре, и со всех сторон окружен пологими холмами, за пределы которых жители никогда не решаются забредать. В объяснение этого феномена они приводят вполне основательную причину — дескать, они вообще не верят, чтобы по ту сторону существовало хоть что-нибудь.

По окружности долины, совершенно плоской и вымощенной кафельной плиткой, располагаются шестьдесят домиков. Тылами они обращены к холмам, а их фасады смотрят, конечно же, на центр долины, который отстоит ровно на шестьдесят ярдов от входной двери всякого жилища. Перед каждым домом — садик с дорожкой по кругу, солнечными часами и двумя дюжинами кочанов капусты. Сами постройки так похожи одна на другую, что их не различить. Ввиду большой древности, архитектура несколько странная, что не мешает домам быть живописными. Они выстроены из сильно обожженных кирпичей — темно-красных с черными краями — так, что стены смахивают на шахматную доску. Коньки крыш обращены к центру площади; вторые этажи далеко выступают над первыми. Окна узкие и глубокие, с маленькими стеклами и частыми переплетами. Крыши покрыты крупной черепицей с высокими гребнями. Деревянные части домов — потемневшие от времени, и хоть они сплошь украшены резьбой, но разнообразия в этой резьбе мало, ибо с незапамятных времен резчики Вондервоттеймиттиса умели изображать только два предмета — часы и капустный кочан. Но зато с этим они справляются отменно и с поразительной изобретательностью.