И ныне всякий русский, проезжая Тифлис, посетит дорогую могилу, в которой сокрыта одна из слав нашей родины. На западной стороне города возвышается святая гора Мтацминда, на которую в прихотливых зигзагах вьется, подобно ленте, узкая тропинка для пешеходов. На одном из уступов святой горы, на половине ее высоты, виднеется женский монастырь св. Давида, как будто гнездо ласточки, прикрепленное к скале. Этот уголок, который Грибоедов называл “поэтической принадлежностью Тифлиса”,– прекрасен. Вид с монастырской террасы очарователен: весь Тифлис виден отсюда как на ладони. На востоке сверкает быстрая Кура; за ней, вдали, синеют горы благословенной Кахетии; шумный город с его полуевропейской и полуазиатской физиономией далеко внизу,– вы стоите между небом и землей. Здесь, перед величавой картиной, которая так нравилась Грибоедову, и покоится прах его, в гроте под тяжелыми сводами, имеющем вид красивой часовни. Внутри грота – бронзовый памятник. На возвышенном пьедестале поставлена прекрасная статуя, работы известного художника Кампиони, изображающая женщину, склонившуюся на колени перед гробовой урной у подножия креста.

“В позе молящейся так много грации, так живо выражена в ней глубокая скорбь,– говорит один из путешественников,– что вы не только любуетесь ею как высшим проявлением искусства, но вы сочувствуете ей как существу живому”. У ног коленопреклоненной с одной стороны крест и евангелие – символы страдания и веры, с другой – раскрытая книга, на корешке которой короткая надпись: “Горе от ума”. На одной стороне пьедестала барельефом сделан портрет покойного писателя, а под ним начертано золотыми буквами:

“Александр Сергеевич Грибоедов. Родился 1795 года, января 4. Убит в Тегеране 1829 года, января 30”.

На другой стороне пьедестала надпись: “Ум и дела твои бессмертны в памяти русской; но для чего пережила тебя любовь моя?”

В один из февральских дней 1829 года весь Тифлис был поражен страшной вестью, что русская миссия истреблена в Тегеране. Впечатление было тем сильнее, что никто не ожидал подобной катастрофы, так как отношения между Персией и Россией были, по-видимому, самые дружественные. Еще за несколько дней перед тем Паскевич в торжественной аудиенции принимал у себя персидского посланника, Мирзу-Салеха, привезшего ему бриллиантовый орден Льва и Солнца 1-ой степени как знак особого благоволения Фетх-Али-шаха. И Мирза-Салех, оставивший Тегеран среди невозмутимого спокойствия, теперь не менее других был поражен и удивлен катастрофой, совершившейся среди глубокого мира, в столице шаха, который из своего дворца мог слушать шум, смятение и вопли избиваемых жертв. Гибель посольства дружественной нации на глазах властей, которые по всем международным обычаям и законам обязаны были ее защищать, была таким событием,– бедственных последствий которого никто не мог предвидеть. Было ясно, что оскорбительный поступок не мог пройти Персии даром,– достоинство России требовало примерного возмездия, и новая война казалась неизбежной. Между тем война с Турцией поглощала в тот момент все русские силы и заставляла действовать по отношению к Персии с величайшей осторожностью.

К счастью, русское правительство должно было признать, что шах и его министры не были причастны к гнусному злодеянию, и император Николай признал достаточным для восстановления попранных прав России, чтобы шах, наказав преступников, прислал в Петербург торжественное извинение через одного из принцев крови. Персидское правительство подчинилось этому решению, Аббас-Мирза приготовился сам ехать в Петербург; но император Николай признал неудобным такое долговременное отсутствие в Персии наследника престола. “Постигая пагубное влияние коварных замыслов, которые колеблют спокойствие Персии,– писал ему государь,– я признаю ваше присутствие в Тавризе необходимым для укрощения буйства и предупреждения происков, а потому приглашаю вас не удаляться из ваших пределов в столь сомнительное время. Я почту достаточным возмездием оскорбленному достоинству Российской Империи, когда шах пришлет торжественное извинение через одного из сыновей своих или ваших, в сопровождении кого-либо из доверенных вельмож”. Выбор пал на Хосров-Мирзу, пятнадцатилетнего сына наследника персидского трона.

Дружественное решение, принятое по отношению к России персидским двором, встревожило английскую миссию. Рассказывают, что, узнав о сборах Хосров-Мирзы в Петербург, Макдональд сказал, что ему в Тавризе делать больше нечего и что он поедет в Кирман-шах, чтобы собрать там партию в пользу Хассан-Али-Мирзы против наследника. Интриги и запугивания англичан не имели, однако, на этот раз успеха.

2 мая 1829 года Хосров, в сопровождении Мамед-хана, одного из важнейших сановников Персии, начальника регулярных войск (эмир-низама), переехал русскую границу. У городской заставы его встретил начальник корпусного штаба, барон Остен-Сакен. Принц пересел в коляску и отправился прямо к графу Паскевичу. Аудиенция была не долга. После взаимных приветствий граф в открытом экипаже сам проводил принца до приготовленной ему квартиры, в доме военного губернатора, и там сообщил ему только что полученное известие о поражении турок под Ахалцыхом.

“Радуюсь,– сказал Паскевич,– что это событие совпало с днем вашего приезда.

“Смею уверить вас,– возразил на это Хосров-Мирза,– что в Тавризе несравненно более меня будут радоваться этой победе.

В секретном разговоре с Паскевичем принц, между прочим, жаловался на интриги и недоброжелательство английской миссии. Макдональд, по его словам, заявлял открыто, что если Персия, как предполагалось, пойдет вместе с Россией против Турции,– то англичане пойдут против Персии. Принцу было известно также, что, когда Грибоедов ехал в Тавриз, английский посол, опасаясь его влияния на тегеранский двор, писал о том Ост-Индской компании, и та отвечала ему, что сокровища ее открыты для сохранения “какими бы то ни было средствами” могущества Англии в Персии. Француз Семино, бывший в свите принца, говорил, что он не ручается даже, чтобы англичане не покусились на жизнь самого Аббаса-Мирзы. Хосров просил Паскевича только ничего не разглашать об этих событиях для спокойствия своего отца.

Паскевич сообщил обо всем графу Нессельроде. А между тем военные действия в Турции уже начинались, и Паскевич отправился в армию, не ожидая отъезда персидского посольства, оставшегося в Тифлисе еще на несколько дней, чтобы осмотреть достопримечательности города. В день своего выезда принц сделал прощальный визит графине Паскевич и поднес ей две прекрасные шали, а сыну ее – полное собрание сочинений персидского поэта Сзади. Самому Паскевичу еще ранее этого был отправлен в подарок от принца прекрасный жеребец чистой арабской породы.

23 мая посольство выехало, наконец, из Тифлиса. Погода стояла пасмурная; дождь, начавшийся с утра, обратился в ливень и продолжался до вечера – примета, по поверьям персиян, хорошая. Ровно в шесть часов пополудни Хосров-Мрза сел в экипаж,– и поезд тронулся. Принца сопровождало более сорока человек свиты, я с русской стороны назначен был состоять при нем генерал-майор Ренненкампф, в распоряжении которого находились и двадцать конвойных казаков.

Несмотря на доброе предзнаменование, под которым началось путешествие, переезд через Кавказские горы по Военно-Грузинской дороге совершился не без приключений. В теснине между Дарьялом и Ларсом на поезд едва не напала партия горцев, внезапно спустившаяся с гор Осетии. Казаки, сопровождавшие посольство, завязали перестрелку,– осетины отступили. Но страх, обуявший персиян при этом нападении, был так велик, что, по рассказу Ренненкампфа, они не разбежались только потому, что их собственные вьюки загромождали ущелье и бежать было некуда. Сам принц при первых выстрелах вышел из экипажа и пересел на коня. Русские удивились его отваге; но дело в том, что молодой азиат, не привыкший к карете, мог видеть в ней скорее западню, нежели убежище.