– Зачем же ты явилась? – резко произнес он. «Еще немного, и назовет госпожой», – мелькнуло в голове, но язык сам ответил:

– Хочу отправиться на Сюллинги, к отшельнику. Думаю попросить у Олава корабль.

– Корабль? – Скальд расхохотался. – А зачем тебе корабль? Где ты возьмешь людей, которые поведут его? Выпросишь у братца-конунга? – Его голое стал едким, как морская соль.

Я разозлилась. Почему этот урманин вообразил, что я стану заступаться за людей Хаки? Откуда я знаю, как и зачем они явились к Олаву! Я их об этом не просила…

– Знаешь, скальд, – вставая, заявила я, – сиди тут, а мне подойдет другое место.

Он повел плечами и отвернулся. Кое-как я пробилась в угол избы и уселась на пол. Обидные речи скальда не выходили из головы. Что люди Хаки Волка попали в плен к Олаву, знала вся округа, но при чем тут я?

– Ты даже не попробуешь заступиться за них?

Опять он?!

– Хватит! – Я вскочила и вцепилась в куртку склонившегося Скальда. – Что ты ходишь за мной?! Чего тебе надо?!

– Хочу разбудить твою совесть! – зарычал он. – Они стали пленниками по твоей милости! Они принесли тебя к Олаву, хотя знали, что утратят свободу и жизнь!

– Я их об этом не просила!

– Неужели? – Он стряхнул мои пальцы. – Неужели не просила? А к кому еще они могли отнести тебя? Скол Кормщик рассказывал Олаву, почему принял такое решение, и я слышал этот рассказ. Он видел, как на Датском Валу Олав бился за твое облитое кровью тело. Берсерки знают, каков настоящий друг. Они уважали тебя, поэтому отнесли к твоему единственному другу! Они назвали тебя валькирией!

Валькирия? Так вот оно что! Глупые урмане поверили предсмертным речам своего хевдинга и решили, будто я настоящая посланница Одина. Вот почему они так оберегали мою жизнь…

– Они могли уйти в Свею и избежать гнева Олава, но они пожертвовали всем… – продолжал скальд.

Теперь меня не удивляло его негодование. По его словам получалось, будто я бросила в беде лучших друзей.

– Что с ними? Где они? – спросила я.

– Они могли…

Он продолжал захлебываться обвинениями. «Песенники плохи лишь своей болтливостью», – подумала я и ущипнула руку скальда. Он сразу смолк.

– Что с ними? – повторила я.

– Ждут тинга тут, в Нидаросе. Олав трижды предлагал им принести клятву верности, но они отвечают, что больше не хотят воевать. Их хевдинг умер, а иного хевдинга они никогда не примут. Олав сказал, что не отпустит их, пока не услышит клятвы верности. «Такие друзья дороже золота, – признал он, – но такие враги опаснее огненных стрел Сурта». На тинге он спросит их в последний раз…

– Олав ни о чем их не спросит, – твердо заявила я. Скальд склонил голову и подался вперед:

– Почему?

Я не собиралась отвечать. Созревший в голове план казался нелепым, но если Олав даст мне корабль, а хирдманны Хаки все еще будут считать меня валькирией…

– Отведи меня к берсеркам, – решительно сказала я скальду. – Нам есть о чем поговорить…

Пленники сидели возле крайнего шатра, недалеко от больших бочек с водой.

– Сколько их? – вглядываясь в расплывчатые, низкие силуэты сидящих людей, спросила я скальда.

– Много, – шепотом ответил он.

Один из пленных викингов заметил нас и встал. Следом за ним поднялся второй, третий… Зазвенели цепи. Скальд сжал мою руку и напрягся.

– Фенрировы дети, – тихо сказал он. Я кивнула. Легенды северных людей рассказывали об огромном злом волке Фенрире, которого не могли удержать никакие цепи. Однажды небесные боги решили связать Фенрира и посадить его в глубокую яму на краю земли, но сильный и свободный зверь разрывал любые оковы. Тогда боги упросили карликов – искусных горных мастеров – сделать для Фенрира особые путы. Карлики выполнили просьбу. Обманом и хитростью богам удалось справиться с чудовищным зверем, однако – и так говорила легенда – наступит последний день мира, и в этот страшный день никакие путы не удержат волка в его яме.

– Зачем ты пришла сюда? – Я узнала голос Скола и повернулась. Лицо кормщика качалось передо мной, а память дорисовывала его черты, поэтому оно казалось спокойным и немного грустным. – Зачем ты вернулась из светлой Вальхаллы?

– Я не валькирия и никогда не была в Вальхалле. Скол переступил с ноги на ногу. Цепи на его щиколотках протяжно зазвенели. Меня передернуло.

– Ты была в морском царстве великана Эгира и вернулась оттуда; ты выжила зимой в одиночестве леса и разговаривала с медведем-Тором[118]; ты приказывала птицам и сражалась, как воин; ты спустилась с небес за душой последнего настоящего берсерка и увела его в Вальхаллу, а теперь возвращаешься оттуда, чтоб сказать мне, что ты не валькирия?

Я сглотнула и вымолвила:

– Как бы там ни было, ты ошибаешься, кормщик. И Хаки не был последним берсерком, ведь ты тоже из рода Волка.

Скол презрительно сплюнул:

– Я уже не берсерк.

– Почему?

– Разве ты сама не знаешь ответа? – Он вгляделся в мое бесстрастное лицо и пояснил: – Через два или три захода солнца соберется тинг. Норвежцы выберут нового конунга – Олава сына Трюггви. Конунг спросит нас: «Чего вы желаете, воины, новых сражений и побед или бесславной смерти здесь, у священного ясеня?» Ты знаешь мой ответ, валькирия. Разве это ответ берсерка?

Да, я знала, но почему-то не верилось, что вскоре от знаменитого хирда Хаки Волка не останется на этой земле ни единого следа. Ни похожих на отцов детей, ни тоскующих по ушедшим жен, ни стонущих над их останками родичей… Ничего… Пустота, словно никто из них никогда и не жил на этом свете.

Скол отошел и опустился на землю рядом со своими товарищами. Я тоже пошла прочь. Я ничего не могла сделать для этих людей. Они сами выбрали свою судьбу. Новый хевдинг был им не нужен, а старый звал за собой, в сияющий и заманчивый мир Вальхаллы. На земле их ничего не удерживало…

– Уже второй раз слышу, что ты сошла с неба, – щепнул мне на ухо скальд. – Как это было? Расскажи…

Я отмахнулась. Что ему рассказать? Что там, в горах сторож-урманин не сообразил, кто и откуда свалился ему на голову, и решил, будто боги спустили с небес валькирию? Скальд долго смеялся бы над наивностью воина.

Я вспомнила медвежьи глазки того незадачливого урманина, его простоватое лицо и то, как он ходил по краю каменного уступа. Он обменял свою жизнь на жизнь неизвестной бабы. И неважно, кем он меня считал – валькирией или простой словенкой. Скоро он умрет, как умрут Хальвдан и Скол…

Нет! Так нельзя! Что бы ни случилось, они должны жить! Они просто не могут умереть здесь осмеянными и оплеванными вонючими бондами, которые даже носу не смели высунуть из-за своих каменных стен, когда «Акула» входила во фьорд! «„Акула“, – крутилось в голове. – Вот оно, заветное слово! Этот корабль родился вместе с хирдом, он стал их домом, их родиной и их верой. Если вернуть им „Акулу“ и свободу…»