– Э…

– Я очень прошу тебя вспомнить, Олден, потому что у меня есть огромное желание опустить занавес этого говняного представления.

– Пожалуй… Вроде бы да, – ответил Олден.

– Я даже не буду спрашивать, почему тебе захотелось растопить плиту жаркой июльской ночью. Проработав тридцать лет в полиции, я знаю, что у пьяниц свои причуды. Ты согласен со мной?

– Ну… ага, – признал Олден. – Пьяницы непредсказуемы. И эта «Лунная тряска» бьет в голову.

– Вот почему ваш домик на озере Абенаки сейчас горит ярким пламенем.

– Святой Иисус на костылях.

– Не думаю, что следует винить в этом пожаре сына Божьего, Олден, на костылях или без оных. Дом застрахован?

– Господи, да, – кивнул Олден. – Страховка – хорошая идея. Я в этом убедился после смерти папы.

– Массимо тоже застрахован. Твоя мать просила передать тебе это. Она сказала, что за яичницей с беконом они вместе пришли к выводу, что так будет по-честному. Ты с этим согласен?

– Ну… его дом был куда больше нашего.

– Вероятно, он и застрахован совсем на другую сумму. – Энди встал. – Полагаю, какое-то слушание состоится, но сейчас ты свободен.

Олден поблагодарил копов и ушел, пока они не передумали.

Энди и Арделл некоторое время сидели в комнате для допросов, глядя друг на друга.

– А где была миссис Маккосленд, когда вспыхнул пожар? – спросила наконец Арделл.

– Здесь, в участке, пока Массимо не увел ее, чтобы угостить лобстером «Бенедикт» и картофелем по-домашнему в «Лакис», – ответил Энди. – Ждала, чтобы узнать, отправят ли ее мальчика в суд или в окружную тюрьму. Надеялась, что в суд, чтобы внести за него залог. Эллис говорит, что когда они уходили, Массимо обнимал ее за талию. Задача не из простых, учитывая ее нынешние габариты.

– И кто, как ты думаешь, поджег домик Маккослендов?

– Точно мы не узнаем, но я бы сказал, что парни Массимо, до рассвета. Положили оставшиеся фейерверки рядом с плитой или на нее, а потом набили плиту растопкой и подожгли. Если подумать, настоящая бомба с часовым механизмом.

– Черт, – выругался Арделл.

– В итоге мы имеем пьяниц с фейерверками, что плохо, и руку, которая моет другую руку, что хорошо.

Арделл обдумала его слова, потом сложила губы в трубочку и насвистела пять нот из «Близких контактов третьей степени». Попыталась повторить, но начала смеяться.

– Неплохо, – кивнул Энди. – А на трубе сможешь?

С мыслями о Маршалле Додже

Перевод Т. Покидаевой

Для завершения сборника как нельзя лучше подходит рассказ о конце света. Я посвятил этой теме как минимум одну толстенную книгу, «Противостояние», но здесь фокус сжимается до булавочной головки. О самом рассказе сказать особенно нечего, кроме того, что я все время держал в голове мой любимый «харлей-софтейл» 1986 года выпуска, который теперь стоит в гараже без дела и, возможно, там и останется: реакция уже не та, чтобы гонять на мотоцикле под шестьдесят пять миль в час. Это опасно и для меня, и для окружающих. Как я любил свой мотоцикл! Закончив «Бессонницу», я проехал на нем от Мэна до Калифорнии и на всю жизнь запомнил вечер где-то в Канзасе, когда на западе садилось солнце, а на востоке всходила луна, огромная оранжевая луна. Я остановился и просто смотрел, смотрел и думал, что это лучший закат в моей жизни. Возможно, так оно и было.

И кстати, «Летний гром» был написан в месте, очень похожем на то, где мы встречаем Робинсона, его соседа и бродячего пса по имени Гэндальф.

* * *

Пока с Гэндальфом все было нормально, Робинсону тоже было нормально. Нормально не в смысле «все хорошо», а в смысле «жить можно». Он до сих пор просыпался посреди ночи, и нередко в слезах, вырываясь из снов – таких ярких! – в которых Диана с Эллен были живы, но когда он брал Гэндальфа с одеяла в углу и укладывал к себе на кровать, обычно ему удавалось заснуть снова. Самому Гэндальфу было вообще все равно, где спать, и если Робинсон клал его рядом с собой, Гэндальф нисколечко не противился. Ему было тепло, сухо и безопасно. Его спасли и приютили. И больше его ничто не волновало.

Теперь, когда рядом был кто-то – живая душа, нуждавшаяся в заботе, – стало как-то полегче. Робинсон съездил в универмаг в пяти милях от дома по шоссе номер 19 (Гэндальф сидел на переднем сиденье, уши торчком, глаза горят) и набрал упаковок собачьего корма. Магазин был заброшен и, конечно, разграблен, но никто не польстился на «Эуканубу». После шестого июня людям стало не до домашних питомцев. Так рассудил Робинсон.

Больше они никуда не выезжали. Оставались в доме у озера. Еды было много: и в кладовой рядом с кухней, и в погребе. Робинсон часто шутил насчет запасливости Дианы, мол, она прямо готовится к апокалипсису, но в конечном итоге шутки обернулись против него самого. Против них обоих на самом деле, потому что Диана уж точно не предполагала, что, когда грянет апокалипсис, она окажется в Бостоне, куда она поехала вместе с дочерью узнавать насчет поступления в колледж Эмерсон. Запасов еды было столько, что ему одному хватит до конца жизни. Робинсон в этом не сомневался. Тимлин сказал, что все они обречены.

Если так, то обреченность была красивой. Погода стояла чудесная, солнечная и теплая. Раньше в летние месяцы озеро Покамтак гудело от рева моторных лодок и аквабайков (старожилы ворчали, что они губят рыбу), но этим летом на озере было тихо, если не принимать в расчет крики гагар… но и тех с каждым днем становилось все меньше и меньше, и их крики звучали все реже и реже. Сперва Робинсон думал, что это всего лишь игра его воображения, пораженного горем точно так же, как и все остальные детали его мыслительного аппарата, но Тимлин уверил его, что ему это не чудится. Все так и есть.

– Разве ты не заметил, что в лесу почти не осталось птиц? Гаички не щебечут по утрам, вороны не каркают в полдень. К сентябрю и гагар не останется. Вымрут, как те идиоты, которые все это сотворили. Рыбы продержатся чуть дольше, но в конечном итоге и они тоже погибнут. Как олени, кролики и бурундуки.

С этим, конечно же, не поспоришь. Робинсон видел у озера почти дюжину мертвых оленей и еще нескольких – у шоссе номер 19, когда они с Гэндальфом ездили в магазин, где раньше у входа висела реклама – ВЕРМОНТСКИЙ СЫР И СИРОП! ПОКУПАЕМ ЗДЕСЬ! – теперь же она валялась надписью вниз на пустующей автозаправке, где уже давно нет бензина. Но самый большой мор животных случился в лесу. Когда ветер дул с востока, в сторону озера, а не прочь от него, вонь стояла неимоверная. Теплая погода только усугубляла положение, и Робинсон однажды высказался в том смысле, что ядерной зимы что-то не видать.

– Еще придет, не беспокойся, – сказал Тимлин, сидя в своем кресле-качалке и глядя на пятнистый закат в кронах деревьев. – Земля еще поглощает удар. К тому же из последних известий мы знаем, что Южное полушарие – не говоря уж о большей части Азии – затянуто сплошной облачностью, и, возможно, уже навсегда. Наслаждайся безоблачным небом и солнцем, Питер. Радуйся, пока есть возможность.