Оба брата там. Словно два наемных убийцы поджидают в переходе жертву.

Жуан повыше, на голове у него внушительных размеров черная шляпа, украшенная кожаной ленточкой. Бернардо ка жется маленьким мальчиком с нелепым намеком на бороду на щеках. Их мечи из толедской стали торчат из-под плащей. С каждым мгновением темнеет все больше и больше.

— Что случилось, синьоры? Зачем такая таинственность?

Его обычная улыбка кажется вымученной, словно он пытается выдавить ее, но состояние души не позволяет.

— Взяли Перну.

— Где?

— В Милане.

— Какого черта он поперся в Милан?! Разве мы не решили забыть об этом рынке?

Лица троих сефардов мрачнеют, темнеют еще больше.

— Он должен был посетить Бергамо, собрать деньги у книготорговцев и вернуться. Наверняка он решил рискнуть. Его обвинили в торговле еретическими книгами.

Я слышу, как мой вздох эхом разносится по всему переулку, и прислоняюсь к стене.

— «Святая служба»?

— Можно побиться об заклад.

Гомеш продолжает нервно постукивать каблуками ботфортов.

— Что нам делать?

Жуан вытаскивает свернутый лист бумаги.

— Мы заплатим и вытащим его, пока дело не приняло слишком серьезный оборот. Дуарте уезжает сегодня ночью. Гонзага должен мне деньги: я предложу списать его долги, если он замолвит словечко в нужном месте.

— Это подействует?

— Надеюсь, что да.

— Дерьмо. Мне это не нравится, Жуан, мне это совсем не нравится.

— Это была лишь случайность, мы в этом убеждены. Невезение и беспечность.

Дурные предчувствия: я не отваживаюсь сформулировать их про себя.

Старший из Микешей дарит мне более искреннюю улыбку:

— Успокойся. Я пока еще самый важный финансист этого города. Меня не посмеют тронуть.

Я упираюсь руками в противоположные стены переулка, стовно хочу их раздвинуть:

— Долго ли еще, Жуан? Долго ли еще?

* * *

Венеция, 3 сентября

Возможно, кому-то удалось собрать воедино все куски головоломки. Плохие новости из Неаполя: Пажа, нашего человека там, на юге, бросили в тюрьму и пытают инквизиторы.

Они понемногу начали распутывать интригу, которую мы плели в течение двух последних лет.

Кардинал Пол пока не двинул в бой свои самые сильные фигуры: пока Пол, Мороне, Соранцо и все остальные спиритуалисты еще остаются в силе в папской курии, у него связаны руки.

Если Реджинальд Пол станет папой, прежде чем Караффа отважится начать наступление, инквизиции придется остановиться: возобновятся прежние игры, вплоть то того, что запрещение «Благодеяния Христа» будет поставлено под вопрос.

Сети слишком обширные для одного человека. Возможно, это даже кажется привлекательным для того, кто разменял пятый десяток и умудрился разобраться в их геометрии, в их структуре, но ему осталось сделать еще кое-что. Кое-что личное.

Кое-что, чего он ждал двадцать лет. Когда мышцы начинают коченеть и мерзнуть, а кости — болеть, старые счеты становятся важнее битв и стратегий.

Тициан Креститель должен нанести новый удар, но подальше отсюда: поднимающийся ветер сулит бурю, и стоит перенести вендетту подальше от венецианских дел.

Ты должен явиться сам, чтобы искать меня. И в результате я смогу взять тебя.

Венеция, 28 сентября 1548 года

В Венеции ересь повсюду.

В женской манере одеваться, выставляя груди из платья напоказ, в толстых подошвах и высоких каблуках этой невероятной обуви. В тысячах узких переулков, где шепчутся забытые доктрины. В невероятном фундаменте, на котором она воздвигнута.

В Венеции — немцы тоже повсюду. Нет ни одной calle, campo или канала, где не звучал бы язык Лютера.

Венеция: идеальное место для того, чтобы запутывать следы.

Пивная в Фондако. Забрасываю удочку, случайно упоминая там об анабаптизме: глупейшие лица, воспоминания о резне в Мюнстере — никакой полезной информации. Тициан: Кто, художник? Абсолютно ничего нового.

Прогуляться по рынку на Риальто, подышать воздухом. Вверх и вниз по мосту, а потом спуститься к Сан-Марко, вдоль по улице Мерчерии. Все заняты своими делами: немцы торгуют мехами, невозможно представить никого из них крестящим священника из монастыря в Ровиго, не говоря уже о студентах Падуи.

Студенты: Тициан — культурный человек, тот, кто может говорить на языке университетов, по крайней мере, не хуже, чем на языке хозяев постоялых дворов и плотников из Бассано.

Неожиданное ощущение — человек, которого я ищу, не часто бывает в этих местах.

* * *

Венеция, 30 сентября 1548 года

Архив инквизиции.

Трое немцев привлекались к суду по обвинению в ереси.

Матиас Клебер, тридцать два года, баварец, скрипичных дел мастер, в Венеции живет уже двадцать лет, пойман во время кражи святых мощей в дарохранительнице церкви Сан-Рок-ко, приговорен к высылке, но реабилитирован благодаря раскаянию и обращению в католическую веру.

Эрнст Реус, сорок один год, торговец шерстью, родом из Майнца, привлечен к суду за то, что писал высказывания Лютера на стенах Сан-Мозе и Сан-Дзаккариа. Приговорен к тому, чтобы привести стены в порядок и уплатить обеим церквам штраф в размере ста пятидесяти дукатов.

Вернер Кальц, двадцать шесть лет, бродяга, из города Цюриха, признанный виновным в колдовстве из-за занятий хиромантией, алхимией и астрологией. Сбежал из тюремного карцера Пьомби и по-прежнему скрывается от правосудия. Скрытый иконоборец, фанатичный поклонник Лютера и колдун.

Я попытался представить их в ситуациях, где главным героем был Тициан, но ни один из них ничуть не тянет на роль анабаптистского проповедника.

Действую от противного: пытаюсь представить Тициана, дающего жизнь собственному призраку, заставляющего его двигаться, подобно марионетке, по улицам и магазинам всего города. Ничего не получается.

В Венеции Тициан — не Тициан. Это кто-то другой. Если бы он и здесь перекрещивал людей, кто-то вспомнил бы об этом. Тициан прячет собственное лицо и в то же время, кажется, хочет придать своим поступкам максимальный резонанс.

Кто же ты, Тициан в Венеции?

Венеция, 18 октября 1548 года

Письмо их опередило. Именно поэтому мы здесь, на волнорезе, не отрываем глаз от канала перед Джудеккой, где они вот-вот должны появиться.