Наездник из Геннадия был довольно посредственный. Даже и после того, как он раздобыл пару ремней и приспособил в качестве стремян. Но, имея кое-какие теоретические познания, небольшую практику и отличную физическую подготовку, подполковник не сомневался, что очень скоро будет сидеть в седле как влитой. А это насущная необходимость, коли уж в римской армии именно кавалерия, а не пехота является основным и привилегированным родом войск. Попутно он поспрошал Плавта насчет новой римской тактики.

Оказалось, не такая уж она новая. И единственно возможная. Особенно на востоке, где без конницы вообще ловить нечего. И всегда так было.

В назидание же кентурион рассказал историю времен Цезаря[70], когда некий консул Марк Красс, чье имя было Черепанову смутно знакомо, получив в управление Сирию, вознамерился превзойти подвиги Александра Македонского и завоевать Индию. А для начала сокрушить парфян. И даже частично преуспел в этом – переправился через Евфрат и захватил с дюжину месопотамских городов и крепостей, не встретив особого сопротивления. Поскольку для парфян данный наезд оказался сюрпризом и к войне с Римом они были не готовы. Тут бы честолюбивому Крассу и развить успех, но… Но тут пришло время сбора налогов в подведомственной ему богатой провинции Сирия. Должность же наместника в Римской республике была своеобразным призом для выдающихся политических деятелей. Традиционным способом поправить финансовое положение, обдирая подданных как липку. А уж это ответственное дело жадный наместник не пожелал доверить никому. Потому, оставив в захваченных городах небольшие гарнизоны, консул вернулся в Сирию. А поскольку грабить и так подвластную ему богатую провинцию было куда менее хлопотно и куда более доходно, чем воевать, то доблестный консул и занялся этим делом вплотную, от жадности забыв о грядущей славе. Всю зиму доблестный консул потрошил сирийцев, набивая карманы, а вот парфяне времени даром не теряли и очень серьезно готовились к будущей войне.

Ранней весной к Крассу прибыл посол парфянского царя. С деловым предложением. Римлянам предлагалось убираться с его территории. При этом посол намекнул, что столь мягкое отношение его царя к ситуации связано исключительно с почтенным возрастом римского военачальника. Дескать, если инициатива нападения исходит от Рима, то он, парфянский царь, будет драться беспощадно и свирепо. Но если нападение на Парфию – самостоятельная идея впавшего в старческий маразм Красса, то, так и быть, царь его прощает и даже готов отпустить тех римлян, которых парфяне захватили, отбирая назад крепости, захваченные Крассом во время летней кампании.

Красс взбесился и заявил, что в следующий раз они будут говорить в столице Парфии.

На что наглый посол рассмеялся, показал римскому консулу ладонь и сообщил, что скорее на этой ладони вырастут волосы, чем римляне войдут в парфянскую столицу.

С тем посол и отбыл.

А чуть позже начали возвращаться солдаты, которым удалось уцелеть в зимних боях с парфянами. Собственно, зимой летняя история повторилась с точностью до наоборот. Если летом Красс легко вышибал из городов и крепостей слабые и неподготовленные гарнизоны парфян, то зимой парфяне с той же легкостью вышибли из своих укрепленных пунктов солдат Красса. И солдаты эти много чего рассказали о парфянах. Дескать, кони у них быстры, как ветер, стрелы пробивают любую броню, а сами они сплошь герои и гиганты. Если бы у Красса была голова на плечах, то он многое мог бы почерпнуть из этих рассказов о тактике противника. Но вместо головы у консула был сундук для золота, и сам он был вояка еще тот. Всех его «славных» побед – разгром толпы взбунтовавшихся рабов Спартака. (Тут Черепанов вспомнил, откуда он знает имя Красса. Точно, из «Спартака».) Вот консул и решил, что семи легионов, четырех тысяч всадников (половину их составляли галлы-федераты, которых прислал Крассу Цезарь) и четырех тысяч легкой пехоты достаточно, чтобы стереть парфян в труху.

Возможно, этого и хватило бы, если бы командовал ими юный Александр Македонский, которого вознамерился превзойти старый пердун Красс. Или если бы во главе легионов стоял великолепный Гай Юлий. Может быть, тогда парфянскому послу и пришлось бы выращивать волосы на ладони… Но Красс не был ни Александром, ни Цезарем. Вдобавок жадный и глупый консул поверил мнимому перебежчику-парфянцу и завел свою армию в пустыню. А когда наконец измотанное войско наткнулось на парфян… В общем, не было в мире пехоты, способной разгромить римские легионы. Но это с успехом сделала парфянская конница. Римлян окружили и забросали стрелами. Все попытки контратак проваливались. В одной из них погиб сын Красса. К чести консула, вид отрезанной головы сына не поколебал его духа. Но на общем результате это не сказалось. В конце концов парфяне Красса прикончили. А аквилы его легионов достались им в качестве трофеев. И только в прошлом году, благодаря воинскому искусству Максимина, – заявил друг Черепанова, – и еще личной отваге Гонория Плавта Аптуса и его соратников, эти аквилы вернулись в Рим[71]. И хотя эту заслугу все приписывают императору, но ни хрена это не заслуга императора, поскольку не император, а Максимин бил парфян. И это факт. Такой же, как и то, что историю Красса Плавту рассказал именно Максимин, которому не зазорно было учиться на чужих ошибках, даже если этим ошибкам – без малого четыре века. Великий Максимин, который никогда не терял своих орлов и никогда не проливал попусту кровь своих легионеров. И сколько бы его ни упрекали в жестокости…

Короче, Плавт сел на своего любимого конька. Наилучший, непогрешимый, величайший, богоподобный Максимин…

– Слушай, – неуважительно перебил славословия Черепанов. – А какой нынче все-таки год?

– Одиннадцатый от начала царствования, – последовал ответ.

– Хм-м… А если по более общему летоисчислению? – поинтересовался Геннадий. – Есть у вас такое?

– Разумеется! – Плавт снисходительно взглянул на «невежественного варвара». – Девятьсот восемьдесят шестой год. Ab urbe condita[72].

«М-да, – подумал Черепанов. – Под городом[73], очевидно, подразумевается Рим. А основали его то ли в восьмом, то ли в девятом веке до нашей эры. То есть нынче у нас третий или четвертый век. Если летоисчисление совпадает. И до памятной даты крещения Руси остается, соответственно, пять или шесть веков». Неудивительно, что на днепровских берегах всякие готы расположились. И какой изо всего этого вывод?

– Ага! – воскликнул Плавт. – Вот он, родимый!