С березы летели блеклые семена, парили в воздухе, засыпали бесшумно его темную спину. Он как-то странно храпел. Потом медленно-медленно завалился на бок.

Я поднял руку, тяжелую, как гранит, положил ему на плечо. У Рафферти ритмично подергивалась нога. Я хотел было лечь сверху, закрыть его от семян берез, припорошивших его, точно снег, но у меня не хватило сил. Из носа на джинсы капала темная кровь.

Переплетенные черные ветви, что-то скрежещет по крыше. Я очень смутно представлял, где нахожусь, место казалось почти незнакомым – то ли читал о нем в книге, то ли видел во сне. Холод стоял ужасный.

Чуть погодя нога его перестала дергаться, замерла. Потом прекратился храп и я остался в саду один.

Я стоял рядом с ним на коленях, держал его за плечо, пока совершенно не задеревенел. Тогда я медленно, с болью опустился на землю, свернулся калачиком и прижался спиной к его спине. Меня била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал, но спина его была теплая, плотная, и я незаметно уснул.

Меня разбудил реденький серый свет. Я лежал, скрючившись на боку, подтянув колени к животу и прижав кулаки к груди, точно в захоронении железного века. Во рту стоял привкус земли, один глаз не открывался. Все тело онемело, я промок насквозь и так продрог, что не чувствовал лица.

Я ухитрился поднести руку к глазу и вздрогнул: она была в засохшей крови, кровь засохла в линиях на ладони, сбитые кулаки опухли. Я плюнул на пальцы, потер глаз, пальцы побагровели еще сильнее. Случилось что-то плохое.

Лежал я на мягкой земле, но за спиной у меня было что-то твердое и очень холодное, хотелось отползти от него. Это заняло целую вечность, каждое движение отзывалось такой болью, словно рвались мускулы и трескались суставы. В конце концов мне удалось сесть. Меня трясло от натуги, в глазах пульсировала уродливая краснота. Я сплюнул землей и кровью, вытер рот рукавом.

Черно-белый сад дремал под покровом росы. Все было совершенно неподвижно – не шелохнется лист, не прыгнет птица, не юркнет букашка. Бесцветное серое небо казалось невидимым. В ямках на земле скопились семена березы.

Глядя на них, я что-то вспомнил. Со мною был кто-то еще, другой человек, – я обернулся и увидел его.

Березовые семена усеяли откинутую полу темного пальто, роса посеребрила волосы. Голова была повернута набок, лицо спрятано в изгибе локтя, другая рука вывернута в сторону. Кулаки, точь-в-точь как мои, распухли и все в крови. Я попытался убрать локоть от его лица, проверить, дышит ли он, но локоть не поддался, суставы и мышцы окоченели, словно он изнутри превратился в камень. Рука была еще холоднее моей.

Я просидел так долго, но в конце концов умудрился подняться и дотащиться до дома, пошатываясь и согнувшись пополам, как старик. Разжег камин – взметнулась старая зола, и я зашелся болезненным кашлем – и улегся у самого пламени.

Постепенно, кусок за куском, вчерашний день восстановился в памяти с медленным, неотменимым зимним спокойствием. Тогда мой поступок казался мне геройством, осветившим небо лютым пламенем возмездия. Стылым сумрачным утром ощущение это исчезло. Рафферти умер, и это я его убил. И вовсе не для того, чтобы спасти Леона с Сюзанной, как мне померещилось в случае с Домиником, и даже не для собственного спасения, а просто потому что мозг мой переклинило и я решил, что так будет правильно. Теперь он мертв. Где-то неподалеку кто-то уже гадает, куда он подевался, почему не позвонил, не пришел домой ночевать.

В пляшущих тенях пламени стены рябели и пучились. На столике груды истрепанных книг, грязные тарелки, вдоль половицы у самого моего колена деловито ползет паук.

Лицо мое наконец оттаяло, и я почувствовал, что оно чем-то перепачкано; я дотронулся до него, и меня пронзила боль. Я направился в ванную, то и дело останавливался, приваливался к стене, дожидаясь, пока пройдет головокружение и в глазах прояснится. Взглянул в зеркало и не узнал свой нос – набрякший, свернутый набок; на лице маска из запекшейся крови вперемешку с землей. Я потер лицо влажным полотенцем, но чище оно не стало, боль была ужасная. Ноги подкосились, я опустился на пол и сидел, прижавшись пульсирующей щекой к холодной плитке.

Я все ждал того, о чем говорили Леон с Сюзанной, – великого преображения. Ну да, и это тоже. Стальной силы, снизошедшей на Сюзанну, – отныне я супергерой, никто не посмеет на меня напасть, я возьму грабителей за шкирку и брошу к ногам Мартина, с макиавеллиевским коварством сплету сеть и заманю в нее мудака невропатолога, он будет ползать передо мной на коленях, в слезах вымаливая прощение. Воздушной беззаботности, охватившей Леона, – все это пустяки, мне совсем не больно, я сброшу с плеч исковерканную жизнь, точно замызганный пиджак, и отправлюсь на поиски новой, идеальной. Нездешние видения сияли, непостижимые, несокрушимые. Я ждал, что плоть моя преобразится, раны затянутся сами собой, шрамы разгладятся, я восстану с пола и наконец-то осознаю, что к чему.

Но ничего такого не происходило. Лишь одна-единственная мысль забрела ко мне в голову: жена или подруга Рафферти сейчас, наверное, беспокоится, думает позвонить Керру, а их сыновья, лохматые черноволосые непоседы, прервав игру, бегут спросить у мамы, где папа.

В дом заглядывал любопытный ветер, что-то шуршало. Трещины и водяные потеки на стенах сплелись в узор, похожий на высокое мшистое дерево. Тусклый свет полз по замурзанному стеклу, занавеска в душе болталась на сломанном кольце.

Я вспомнил те письма Доминику. А может, мне это лишь показалось, но нет, я всё помнил ясно, будто это было вчера. Выходные, я валяюсь дома на кровати, вроде бы готовлюсь к экзаменам, весна, жарко не по сезону, я не нахожу себе места, весь чешусь, меня все достало: Сюзанна наехала на меня за то, что я отпустил нелестное замечание о какой-то ее свиноподобной подружке, Леон то и дело принимался нести пургу, что мы послушно плетемся из школы в колледж, как овцы на скотобойню, а оттуда прямиком в пасть корпораций, да еще ребра ныли ужасно, Доминик меня накануне ударил якобы в шутку. Шон с Деком наверняка меня развеселили бы, но Дек вкалывал на очередной дерьмовой работе, чтобы подкопить денег к колледжу, а Шон, как всегда, лапал Одри и не отвечал на звонки. В общем, настроение было паршивое, и я решил кого-нибудь позлить.

Лоркану мы с Деком писали с ящика infancyyou@, а дальше не то hotmail, не то yahoo. Пароль – “лохотрон”.

За неделю до этого Сюзанна распсиховалась из-за того, что Доминик приставал к ней. Тогда меня это даже растрогало – такая умница, а наивна, как ребенок, распереживалась из-за приставаний парня, – сейчас же я решил, что раз Сюзанна устроила истерику на пустом месте, то в самый раз над ней постебаться. Она хотела драму? Она ее получит.

Прости, что наорала на тебя, когда ты схватил меня за задницу, на самом деле меня это очень возбудило;—)

Письмо я не подписал – если история выплывет наружу и Сюзанна накинется на меня, я на голубом глазу буду все отрицать, притворюсь обиженным: Ну ты чего? Я никогда и не говорил, что оно от тебя! Доминик догадается, что к чему, а если нет, то и пофигу. У него и так уже крыша едет, так что он наверняка купится, подкатит к Сюзанне, она оторвет ему руку и отхлещет ею по морде или будет читать нотации о согласии и телесной неприкосновенности, пока бедняга от скуки не впадет в кому. Они друг друга стоят. Но хотелось бы мне это видеть.