В словах сэра Хью прозвучала нескрываемая горечь. Движимая порывом сострадания, Сиринга шагнула к нему и накрыла своей рукой его ладонь.

— Извините, отец, — прошептала она. — Вы же знаете, что я помогу, я сделаю все, что только будет в моих силах.

— Знаю, — ответил ей отец уже совсем другим тоном. — Ты славная девушка, Сиринга, твоя мать непременно гордилась бы тобой. — Стоило сэру Хью заговорить о покойной жене, как голос его смягчился и в его налитых кровью глазах блеснули слезы. — Это все потому, что я тоскую по моей Элизабет, — прошептал он. — Я не могу жить без нее, я никогда не смогу жить без нее. Как же она посмела уйти в мир иной и оставить меня одного, как, скажи мне, Сиринга?!

Подобные причитания были хорошо ей знакомы. Она знала, что после того, как отец выпьет и спустя какое-то время начнет трезветь, он становится уже не злобным, а слезливо-сентиментальным.

— Этого никогда не случилось бы, будь твоя мать по-прежнему с нами, — продолжил сэр Хью так, как будто разговаривал с самим собой. — Она удерживала меня от нелепых поступков, помогала вести себя так, как подобает порядочному человеку. О Сиринга, как же я мог так ее подвести?

По щекам сэра Хью потекли слезы. Сиринга с состраданием посмотрела на отца, прекрасно понимая, однако, что эти слезы — не более чем проявление чувствительности немолодого пьяного человека. Стоит ему выпить еще пару стаканов, как он снова станет злобным и агрессивным. Он будет проклинать заимодавцев и торговцев, захочет отправиться в Лондон, чтобы промотать последние деньги, потратив их на выпивку или спустив за карточным столом.

— Я принесу вам горячей воды для бритья, — сказала она и, вспомнив о завтраке, указала на чашку кофе: — Выпейте кофе, отец. Он придаст вам бодрости.

— Бодрости? Для чего? — переспросил отец. — Мое положение безнадежно, и я не вижу смысла жить дальше.

— Выпейте, отец, кофе, — настаивала Сиринга.

Продолжая что-то бормотать себе под нос, сэр Хью отпил немного из чашки и с отвращением произнес:

— Фу, вкус, как у помоев! Я хочу бренди!

— Тогда вы должны встать, — ответила Сиринга.

Взяв поднос, она вышла из комнаты. В это утро отец пребывал в скверном расположении духа. Так в отчаянии подумала она, спускаясь по лестнице вниз.

Три года назад, когда умерла ее мать, Сиринга очень тяжело переживала пьянство отца, его кошмарные перепады настроения. Теперь же она понемногу к ним привыкла.

Было гораздо хуже, когда сэр Хью впадал в скорбь, плакал, умолял простить его, раз за разом повторяя, как он тоскует по усопшей жене. За три года Сиринга смирилась с подобными сценами и воспринимала смену настроений отца как душевную фальшь, наигрыш.

Как бы ни жаловался он на жизнь, раздобыв каким-то образом пару гиней, он тотчас забывал обо всем и старался как можно быстрее их потратить. Он никогда не думал о последствиях, забывая о дочери и старой няне, служившей в их доме с тех пор, как родилась Сиринга. А ведь когда он отправлялся за карточный стол, им частенько даже нечего было есть.

Жутко сознавать его неукротимую тягу к спиртному. С каждым днем карты и выпивка становились для сэра Хью куда важнее, чем даже воспоминания об умершей жене. Он продал украшения, которыми в свое время так дорожила леди Мелтон и которые желала оставить Сиринге.

Вырученные за них деньги были спущены за один вечер, и тогда Сиринга подумала, что никогда не простит отцу подобное пренебрежение памятью умершей матери.

В доме теперь практически не осталось ничего ценного. После того как родители сбежали, чтобы тайком обвенчаться, они жили весьма скромно, главным образом на деньги, которые мать унаследовала по достижении двадцати одного года.

Сумма, которую они тратили, составляла всего несколько сотен фунтов в год, однако им удавалось жить относительно прилично, не впадая в излишнюю расточительность.

Когда Сиринга подросла, она узнала, что отец должен получать в жизни все лучшее. Именно у него должна быть лучшая лошадь для выезда и охоты, даже если туфли матери сношены до дыр, а на платья впору ставить заплаты. Отец был постоянным источником забот для трех женщин, обитавших в старом доме.

Сиринга скоро научилась играть отведенную ей роль. Она прекрасно знала, что сэр Хью должен быть одет как денди, даже если сама она выросла из старого платья и носить его уже просто неприлично.

Как ни странно, при этом она прекрасно понимала мать, которая никогда не сожалела о том, что сбежала от родителей, живших на севере страны. Они хотели выдать ее замуж за богатого шотландского дворянина.

Удачному браку она предпочла жизнь в условиях, которые ее родные назвали бы нищетой, с человеком, который не имел ничего, кроме красивой внешности. Зато был предан жене и наполнял ее сердце счастьем все годы их супружеской жизни.

С возрастом Сиринга стала лучше понимать взрослых. Она осознала, что именно мать была главой и опорой дома, именно мать умела отвлечь отца от печальных мыслей о том, что они живут на грани нищеты.

Именно благодаря стараниям жены каждый час в стенах старого дома был для сэра Хью столь же приятным и упоительно-веселым, как будто он по-прежнему находился в кругу друзей беспечной холостяцкой молодости.

Только повзрослев, Сиринга поняла, что отцу недоставало развлечений, которым он предавался в Лондоне. Он тосковал по клубам, посещать которые было ему теперь не по карману, скучал по друзьям, интересы которых ограничивались спортом, попойками и азартными играми.

Вспоминая дни, когда мать еще была жива, Сиринга понимала, что лишь благодаря природному уму и некой врожденной мудрости матери удавалось удерживать сэра Хью в семье.

А в том, что он был доволен жизнью, никаких сомнений не было.

Он действительно был доволен жизнью в Уитли, доволен своим маленьким домом, доволен женой, которая любила его больше всего на свете. Увы, после скоропостижной кончины супруги отец словно обезумел.

Казалось, будто груз тех лет, когда он вел себя, как и подобает примерному семьянину, когда он был хорошим мужем и примерным отцом, теперь раздавил его. Когда пришла беда, она, как бурная река, затопила и разрушила берега благоразумия, и сэр Хью перестал сдерживать свои чувства и желания. Не успели гроб с телом супруги опустить в могилу, как он отправился в Лондон и не возвращался оттуда целых три месяца.

А когда вернулся, Сиринга не узнала его.

Не прошло и года, как сэр Хью окончательно превратился в беспробудного пьяницу и картежника. Иногда Сиринга молила Господа, чтобы отец больше никогда не вернулся домой и перестал наконец ее мучить.

Впрочем, вскоре она научилась с ним справляться.

Делала это она не столь искусно, как мать, — такое было просто невозможно, ибо хотя отец и любил ее, но подчинить его своей воле Сиринга была не в состоянии. Равно как не могла она помешать ему напиваться практически до беспамятства, что он и делал при первой же возможности.