Шедший рядом Рейн вёл на поводке одного из наших волкодавов и посвистывал, глядя в небо. О чем думал он, мне было неизвестно.

Войдя домой, муж сообщил:

— Дела в Салерано практически завершены. Остальное — забота королевского Тайного приказа и службы безопасности гильдий. Взять виновных, разговорить их, вычислить тех, кто не попался в наши сети… Впрочем, без моей отмашки они делать ничего не станут. А мне кажется, что ещё рановато…

— А что со смертью твоего отца? Ты узнал, кто его убил?

— Отец расследовал это же дело. Только виновен не головорез, воткнувший нож ему в спину, а тот, кто отдал приказ. А этот человек живёт в столице. И я его найду.

— Так что ты хочешь делать сейчас?

— Дать тебе спокойно родить и оправиться от родов, — улыбнулся Рейн. — Потом, вероятно, придётся потратить несколько месяцев, распутывая то же самое, что и тут, в четырёх других портах… Ты не против немного со мной попутешествовать?

Я захлопала глазами.

Выходит, мои собственные планы отодвигаются ещё на несколько месяцев?

Но бросить Рейна после того, как тот меня выручил, можно сказать — спас, я не могла.

Значит, подожду. Маги — долгожители, а терпение — добродетель.

Правда, оставался ещё один, чисто шкурный вопрос. У меня уже было накоплено почти триста соленов. И прежде сознание, что с каждой неделей запас увеличивается, грело душу. Но не станешь же заикаться тому, кто зовётся мужем, что он задерживает еженедельное жалование? Женам — уж не знаю почему — платить не принято.

Но с другой стороны, брак с Андреасом чётко показал, что бывает с влюбленными бессребреницами, которые стесняются лишний раз рот открыть…

Ладно, до родов потерплю. А там будет видно.

* * *

Я сидела в кресле — стул последнее время стал казаться неудобным — и рассуждала вслух:

— Десятки тысяч соленов. Одна монета весит примерно треть сэстоуна, значит, десять тысяч крепкому мужику еле-еле уволочь. А пятьдесят тысяч — тут уже без телеги не обойдёшься. Выходит, должны быть векселя, банк, где всё это хранится…

— И это — ещё одна нить, — вздохнул Рейн. — Займёмся.

Я открыла рот, чтобы согласиться… и вместо этого ойкнула, получив душевный пинок под рёбра изнутри.

— Что с тобой? — напрягся Рейн.

— Толкается…

— Позволь потрогать?

Вопрос застал меня врасплох. Настороженно уставилась на названного мужа. Рейн фыркнул и пожал плечами. А потом повторил:

— Так можно?

Теперь, хмыкнув, плечами пожала я.

Он принял это за разрешение. И, аккуратно переместившись на ручку моего кресла, положил ладонь рядом с моей. Едва касаясь. Бережно. Неподвижно. Это он прав. Если бы начал гладить или щупать, я бы живо надавала по рукам. А так неприятно не было. Ага, вот сейчас! Накрыв его кисть своей, сдвинула влево — и вовремя! — меня снова брыкнули изнутри.

— Ничего себе! И часто так?

— Ну, не скучаю, — улыбнулась я. А что еще тут скажешь?

— Сита, сегодня был трудный день. Давай ты приляжешь отдохнуть?

В принципе, я была не против. И всё было бы совсем отлично, если бы, выходя из моей комнаты, он не бросил через плечо:

— Ты так мило покраснела, говоря о том, что у нас было…

Я возмущённо уставилась ему в спину.

Вообще, мне было не до странностей поведения названного мужа — я начала обратный отсчёт. По всем прикидкам, ходить с животом мне осталось примерно неделю. Я прислушивалась к ощущениям внутри… и боялась. Как могла, скрывала это. Но Рейн — и тут я уже смирилась — видел меня насквозь. Он даже попробовал завести разговор на тему родов и моих страхов, но я обсуждать данный предмет отказалась наотрез. Захлопнулась, как устрица. Он покачал головой и отстал.

А потом я поймала мужа на том, что тот листает медицинский справочник.

Произошло всё так. С кухни раздался грохот, вопль Бетани, потом собачий лай, и Рейн кинулся туда, уронив на пол книгу, которую обычно уносил с собой. Как выяснилось, ничего страшного не случилось, просто Хват с Рвачом поучаствовали, как могли, в приготовлении отбивных. Но я, не прикасаясь к книге, взглянула на обложку. «Акушерство и родовспоможение». Удивилась. Зачем ему это? Беспокоится, что ли? Или интересуется прежде незнакомой стороной жизни, а я выступаю в качестве наглядного пособия?

Раз в неделю заглядывал доктор Ильери. Слушал сердцебиение малышки, советовал есть рыбу и фрукты. А ещё, погрозив мне пальцем, заявил, что сидение в четырёх стенах ньерам в тягости не на пользу. Нужно обязательно бывать на свежем воздухе, гулять хоть немного, ходить… Иначе и нервы шалить начнут, и к застою крови привести может.

Мне идея не понравилась сразу. Дома я чувствовала себя в безопасности, а вот на улице — нет. Попадись я на глаза Андреасу или тем, кто следит за делами Холта, — и что будет? Мне не отбиться, не убежать… Так что я предложенные прогулки отвергла, сказав, что неделя погоды не сделает.

Рейн укоризненно покачал головой.

И всё же он меня выманил из дома. Сказал, что сходим недалеко — лишь до ратушной площади, на которой полно охраны, а посмотреть фейерверк над гаванью стоит — не увижу, сама жалеть буду.

В самом начале августа Тариста ежегодно отмечала национальный праздник — День Корабля. Праздновали с размахом — в порту проводились состязания гребцов, корабли украшались флагами, в городе шли гуляния, а под вечер над морем устраивался салют. Останься я дома, и могла бы видеть из своего окна только зарево фейерверка над заливом.

Сознание, что скоро нам уезжать из Салерано, и если не посмотрю этот праздник сейчас, не увижу ещё долго, а может, и никогда, меня и подвело.

Любопытство погубило кошку. И не её одну.

Далеко решили не ходить — только до ратуши, откуда начинался зелёный бульвар с видом на залив. Договорились, что посмотрим на украшенные флагами и огнями корабли в гавани и салют — а потом тихонько пойдём домой. Собак не взяли — в праздничной толпе, где каждый третий был неадекватен и под градусом, псы сошли бы с ума. Или свели бы с ума нас. Или так и эдак.

Я надела купленный мне мужем лёгкий голубой, расширяющийся от плеч плащ. В таком наряде, да ещё с широкой юбкой, я смотрелась просто очень-очень солидной ньерой и не более того. Щадящий самолюбие фасон, ага.

Холт, как обычно, был в тёмном. Лето — не лето, праздник — не праздник — а вечно он выглядит как собственная тень. По контрасту с обожавшим выставлять себя напоказ и гордившимся своей внешностью Андреасом смотрелось забавно.

Из дома вышли, когда небо на западе только-только перекрасилось из дневного голубого в золотистый закатный. А вернуться мы собирались с началом сумерек, до темноты.