В комнату кто-то вошел; Карл не посмел обернуться и посмотреть на гостя. Он боялся увидеть улыбку матери. Говорили, что у нее есть отмычки, способные открыть любые двери французских дворцов, и что она часто бесшумно проникает в разные комнаты, чтобы, спрятавшись за шторами, слушать государственные тайны, наблюдать за тем, как дамы из Летучего Эскадрона занимаются любовью с мужчинами, выбранными для них королевой-матерью. Катрин играла важную роль во всех его фантазиях и страхах.

— Карл, мой любимый.

Он радостно вскрикнул — возле него стояла не мать, а Мадлен, старая няня.

— Мадлон! — Он обратился к ней, как в детстве.

Она обняла его.

— Мой малыш! Что тебя мучает? Скажи Мадлон.

Через некоторое время он немного успокоился.

— Эти люди на улицах, Мадлон. Им не следовало находиться там. Католики и гугеноты собрались вместе. Это я позвал их сюда. Вот что меня пугает.

— Это сделал не ты, а другие.

Он засмеялся.

— Ты всегда так говорила, когда возникали неприятности, в которых обвиняли меня. «О, это не мой Карл, это Марго или кто-то из его братьев».

— Но ты никогда не хотел ничего дурного. Ты был моим добрым мальчиком.

— Теперь я король, няня. Как бы я хотел снова стать ребенком, чтобы убегать из Лувра, Парижа в какое-нибудь тихое место… с тобой, Мари, собаками, соколами, с моим пестрым ястребом, который ловит для меня мелких птиц. Скрыться от всего этого… с вами всеми. Как счастлив был бы я!

— Но тебе нечего бояться, любовь моя!

— Не знаю, няня. Почему мои подданные не могут жить в мире? Я люблю их всех, католиков и гугенотов. Ты ведь сама гугенотка.

— Я бы хотела, чтобы ты молился со мной, Карл. Ты обрел бы в этом большое утешение.

— Возможно, однажды это произойдет, Мадлон. Но меня пугает вся эта ненависть вокруг нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала, а он холоден и надменен с господином де Гизом. Это плохо, Мадлон. Им следует быть друзьями. Если бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и католики Парижа были бы друзьями, потому что католики подражают герцогу, а гугеноты слушаются адмирала. Да! Именно это я должен сделать! Я должен сделать их друзьями. Я настою на этом. Потребую. Я — король. Клянусь Господом, если они не обменяются поцелуями дружбы, я… я…

Мадлен вытерла пот с его лба.

— Да! Ты прав, мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты заставишь их сделать это, но сейчас отдохни немного.

Он коснулся губами ее щеки.

— Почему не все парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему они не похожи на Мари и мою жену?

— Тогда мир стал бы скучным, — сказала женщина.

— Скучным? Нет, счастливым. Свободным от страха… смертей… кровопролитий. Иди, дорогая няня, и позови Мари. Я поговорю с ней и узнаю, что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.

Маска доброжелательности скрывала циничное отношение Катрин к фарсу, который разыгрывали перед ней.

Поцелуи дружбы между Генрихом де Гизом и Колиньи! Она вспомнила аналогичную сцену, происшедшую шесть лет назад в замке Блуа. Она сама организовала этот спектакль с теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз был еще мальчиком, совершенно бесхитростным, не способным скрыть огонь, вспыхнувший на щеках, погасить пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он сказал: «Я не могу поцеловать человека, которого считают убийцей моего отца».

Как меняют нас годы! — подумала она. Теперь герцог — уже не мальчик — готов обнять адмирала и расцеловать его в обе щеки, замышляя при этом убийство Колиньи.

— Как хорошо, — пробормотала Катрин, — когда старые враги становятся друзьями!

Мадам де Сов, оказавшаяся рядом с королевой-матерью, шепнула:

— Вы правы, мадам.

Катрин позволила себе одарить женщину ласковой улыбкой. Мадам де Сов отлично справлялась со своей ролью, разыгрывая перед женихом соблазнительницу и добродетельную жену одновременно. Катрин однажды сказала: «Барон де Сов гордился бы своей женой, если бы видел, как она дает отпор молодому наглому Наваррцу». Услышав эти слова, Шарлотта застенчиво улыбнулась, подняла свои удивительные голубые глаза и посмотрела на королеву-мать, словно прося новых указаний. Но они пока не поступали.

Катрин всерьез беспокоилась. Старый дурак, кардинал Бурбон, упорствовал. Он заявлял, что не может совершить церемонию без согласия папы. А как он мог получить весточку от папы, если Катрин сама устроила так, чтобы почта из Рима не приходила! Ей и Карлу придется пригрозить старику, если он будет долго упрямиться.

Она не сомневалась, что его можно сломить. Он постарел и был Бурбоном. Его братья не отличались силой характера. Женщины из Эскадрона Катрин соблазнили Антуана де Бурбона и Луи де Конде, братьев кардинала, и помешали им исполнить свой долг. Кардинала нельзя соблазнить таким путем, но есть другие методы.

Когда он сдастся, будет необходимо убедить парижан в том, что папа дал разрешение на этот брак. Сделать это не составит труда.

Но она все равно волновалась. Серая тень, всегда висевшая над ее жизнью, казалась сейчас особенно зловещей — Катрин думала о своем бывшем зяте.

Из своего мрачного Эскориала он наблюдал за всем, что происходило во Франции; если ему что-то не понравится, он обвинит королеву-мать. Его послы были шпионами; Катрин знала, что они посылали своему господину подробные отчеты о ее деятельности.

Альва поручил агенту выяснить ее намерения. Она признавала, что выглядела в глазах испанцев их врагом. Франция недавно заключила союз с Англией; Катрин пыталась женить своего сына герцога Аленсонского на Элизабет Английской; наблюдались признаки того, что Колиньи почти уговорил короля сдержать его слово и помочь Голландии в борьбе с испанцами. А теперь этот брак между французской принцессой и гугенотом Генрихом Наваррским. Она не сомневалась в том, что Филипп Испанский думает о войне, войне с Францией. Катрин постоянно испытывала страх перед войной с Испанией, обладавшей сильными сухопутными войсками и могучей морской армадой. Она представляла себе собственный крах и гибель сыновей. Больше всего на свете она боялась падения дома Валуа. Чтобы удержать сыновей на троне, она проводила гибкую, хитроумную политику, лавировала, использовала любые возможности, никогда не знала, что ей придется предпринять завтра, поддерживала католиков, оказывала милости гугенотам. Благодаря всему этому ее сравнивали со змеей, обладающей ядовитыми клыками, поскольку, интригуя в интересах дома Валуа, она убивала без колебаний и угрызений совести.

Она помнила беседу, состоявшеюся в Байонне, куда Катрин ездила ради встречи с дочерью, королевой Испании; более важным, чем свидание с ней, стал для Катрин разговор с герцогом Альвой, посланником Филиппа.

Тогда было необходимым давать обещания, объявлять себя непоколебимой католичкой; она умоляла Альву не обманываться, когда она в политических интересах делала вид, будто поддерживает их общих врагов. Она посулила Альве головы всех гугенотских лидеров — но он получит их в нужный момент. «Это должно произойти, — сказала она, — как бы случайно, когда они соберутся в Париже; поэтому пока что мы не можем назвать точный срок».