— Простите? — не поняла Анна и ахнула: перед нею стояла Наташа Репнина.

— Анастасия? — не меньше ее удивилась Наташа. — Но вы, насколько мне помнится… Впрочем, о чем это я… Рада видеть вас в полном здравии. Так когда вы вернулись? А ваш супруг с вами? Это все революция! Разрушены казавшиеся такими крепкими державные связи, что говорить о людях! Мы очень переживали, потеряв вас, но, слава Богу, вы опять с нами…

— Только я, — тихо сказала Анна.

— А… — Наташа на мгновение замолчала, чувствуя себя неловко. — Примите мои сожаления…

— Извините меня, Натали, — промолвила Анна, собираясь с силами, — но я бы хотела избегнуть объяснений по этому поводу и каких бы то ни было рассказов, по крайней мере, в первое время своего возвращения.

— А я, наоборот, желала бы услышать объяснения, но совершенно по другой причине и до того, как вы оглянулись, — улыбнулась Наташа и заговорила совершенно иным, любезным и равнодушным светским тоном. — Не поймите меня превратно, но я остановила вас только по тому, что увидела знакомый силуэт. Точно такое же платье я заказала у мадам де Ланж, но успела надеть его всего несколько раз и была уверена, что ни у кого в столице такого нет.

— Полагаю, так оно и есть, — с облегчением кивнула Анна: она была рада, что давно усвоившая дворцовый этикет и манеру общения Наташа с такой легкостью отвела опасную тему разговора, переведя его в русло обычной светской болтовни. — Дело в том, что это платье мне великодушно одолжила ваша матушка, княгиня Репнина. Но я думала, что она распоряжается вашими вещами с вашего согласия. Однако если вы возражаете, то я сниму его сразу же по возвращении к вам, вот только найду детей в Летнем саду…

— Маман? — Лицо Наташи покрылось легким румянцем. — Тогда вам не о чем беспокоиться, а у меня нет повода волноваться за оригинальность выбранной мною модели. Вы живете сейчас у нас?

— Увы, — вздохнула Анна. — Я принуждена была неожиданными обстоятельствами просить вашу семью оказать мне гостеприимство, ибо произошедшие недавно события лишили меня не только собственного имени, но и крова над головой.

— Вот они — последствия революций! — воскликнула Наташа, но Анна покачала головой.

— Это не единственное и, быть может, не самое худшее из событий, — впрочем, я думаю, вы уже знаете о том несчастье, что обрушилось на мою семью и невольно задело и ваш дом.

— Видите ли, — после некоторой паузы призналась Наташа, — я уже давно не живу под родительским кровом и не так часто, как прежде, навещаю родных.

— Так вы не знаете? — растерялась Анна.

— О чем? — Румянец на щеках Наташи стал еще более заметным, а смущение — явным.

Не очень понимая, как это может быть, чтобы Наташа, всегда бывшая в курсе всех дел семьи, находилась в неведении. Анна коротко рассказала ей о пожаре в Двугорском, о предстоящей тяжбе с новым родственником. И по тому, с каким волнением и сочувствием Наташа внимала ей, она поняла, что княжна искренна в своем неведении. Разумеется, еще примеривая платье под присмотром княгини Репниной, Анна уловила некоторую двусмысленность в отзывах Зинаиды Гавриловны о своей дочери, но отягощенная собственными заботами не придала этому столь серьезного, как это, наверное, заслуживало, значения.

— Буду признательна вам, — выслушав Анну, сказала Наташа, — если вы дадите мне знать, когда я смогу навестить Лизу. Лучше, правда, если это случится в отсутствие князя и княгини. Но между тем они проявили к вам поистине христианское великодушие, и, быть может, его благотворное влияние распространится, в конце концов, и на других… А пока — я готова оказать вам такую же любезность.

— Но у меня уже есть кров, — удивилась Анна.

— Я говорю о посильной помощи. О возможности скорейшей аудиенции для вас, — пояснила Наташа. — Судя по тому, что вы рассказали, ваше прошение его величеству должно быть подано незамедлительно. А я — ваш беспрепятственный пропуск во дворец.

— Вы по-прежнему служите у ее высочества? — обрадовалась Анна.

— Я по-прежнему приближена к семье наследника престола, — уклончиво ответила Наташа. — И ради Михаила, ради его близких я готова помочь вам поскорее решить ваши проблемы. А так как дело не терпит отлагательств, и если вы не возражаете, я сегодня же заеду за вами на Итальянскую.

— О, благодарю вас, Натали, — смутилась Анна, — но я хотела бы…

— Да-да, помню, повидать детей, — кивнула Наташа. — Вы найдете их на лужайке близ Чайного домика, я только что увела оттуда Николеньку. Но поторопитесь — время прогулки с детьми уже заканчивается, как бы вам не разминуться с ними на какой-нибудь из аллей. А я заеду за вами после обеда. Будьте готовы к выходу. И не стесняйтесь — воспользуйтесь моим гардеробом еще раз…

Наташа оказалась права — Татьяна уже созывала детей, веселившихся на лужайке, когда Анна добежала до Чайного домика. Впрочем — добежала, это сказано с чрезмерным преувеличением. Бежать по дорожкам и аллеям Летнего сада считалась изрядным моветоном, и в действительности Анна просто шла — чуть быстрее, чем это принято в негласном прогулочном кодексе Летнего, но внутри нее — все бежало, летело, стремительно пересекая перекрестки и развилки, опасно лавируя между гуляющими. Анна даже порозовела от напряжения и волнения — как от быстрого бега. И вот она здесь!

Первой она увидела Катеньку — ангельское существо в окружении четырех серьезных юных джентльменов, соревновавшихся в игре в серсо. Андрей, сын Татьяны, был из них самым старшим и явно верховодил, а двойняшки Лизы и Михаила подшучивали над Ванечкой, ловко прикидываясь друг другом и убеждая того, что «нет, это Константин еще не бросал, нет — Александр!». «Проказники», — улыбнулась Анна и уже хотела было позвать сына, как Катенька (и как только почувствовала!) выглянула из-за мальчишеских спин и воззрилась на нее, а потом с криком: «Маменька! Маменька приехала!» бросилась к ней через всю лужайку.

К стоявшей поодаль Татьяне дар речи вернулся не сразу — обомлев при виде нежданно-негаданно появившейся Анны, она снова опустилась на скамеечку близ площадки, где до того момента сидела и только что поднялась, уже собираясь было уйти, и очнулась, лишь когда Анна, ведя Катеньку за руку, подошла к ней. Ваня степенно двигался следом — «мужская гордость» и полученное в Лицее воспитание не позволяли ему проявлять присущую девчонкам слабость, но о радости его встречи с матерью говорила и горделивая осанка и важная, взрослая походка, и сияющее от счастья лицо. Дождавшись Анну, Татьяна прежде всего хорошенько вгляделась в нее, потом протянула ей руки навстречу, обняла и — расплакалась.

— Таня, — с ласковой укоризной заговорила с ней Анна, — слезы стоит лить по усопшим, а я — живая, я вернулась. Утри глаза, дети смотрят, им не следует знать больше печали, чем способны взять на свои хрупкие плечи их юные души.

— Да-да, — прошептала Татьяна, отступая от нее, чтобы смахнуть слезы, — но я уже не чаяла, что свидимся. А тут еще изверг этот…

— Ты о моем новом родственнике? — удивилась Анна. — Меня уверили, что в этом деле все законно.