– Включить прожектора! Двадцать градусов от курса!

Иваныч сбавил ход до малого, и два световых пятна поползли от «Авроры» в темноту, ощупывая поверхность воды.

– Вот он, – довольно сказал Иваныч, глядя в бинокль в сторону объекта, – мужики, это плашкоут… ну или «танковозами» их называют.

– Это вроде самоходной баржи, которые у нас тут между островами до Волны бегали?

– Ага, – ответил Иваныч, дал «стоп» и продолжил смотреть в бинокль, – ну точно «танковоз», я не помню, какой там шифр по проекту, а так вроде «Акула» называется, нормальный работяга, 50 тонн вроде на себя берет.

– Видно, что там внутри?

– Хреново видно, тряпье какое-то и натянут тент что ли… На, смотри, – протянул он мне бинокль, а сам помалу повел «Аврору» на сближение.

– Абордажной группе приготовиться! – снова скомандовал Иваныч, когда «Аврора» уже развернулась параллельно плашкоуту и сбавила ход.

Прожекторы продолжали рыскать по бортам и надстройке… никого, никакого движения. С борта «Авроры» полетели несколько «кошек», и корабли прижались бортами, придавив покрышки – кранцы.

– Алексей, твой выход, – сказал Иваныч в рацию.

Три тени скользнули с борта на борт. Забегали лучи фонарей внутри надстройки и по палубе.

– Живых нет, – услышал я голос Алексея в эфире.

– А мертвых? – спросил я.

– Считать надо, они мумифицированные, что ли, ну как высохли.

– Что в машинном? – это Иваныч.

– Воды по колено, – ответил чей-то голос.

– Там перед рубкой люк есть в трюм, гляньте.

– Тут тоже вода, так же примерно, – ответили через минуту.

– Ну, что делаем? – спросил я Иваныча.

– Буксируем, известно что, – ответил он, раскурил трубку и, вытащив из крепления со стены фонарь, добавил: – Пойду сам гляну.

Я стоял у борта и наблюдал за Иванычем, он облазил все, внимательно везде заглянул, потом что-то копошился на носу и затем перелез обратно на «Аврору».

– Ну что, трупы, аккумуляторы тоже… трупы, солярки нет. Я буксирный трос зацепил на кнехт, перекинул, сейчас к нему линь лебедки цепляем и пойдем потихоньку.

– Ну давай… только потихоньку.

– А по-другому никак… Боцман!

Линь лебедки был зацеплен за буксирный трос, и «Аврора» медленно отошла от плашкоута на 20 метров, оба прожектора постоянно светили на него, боцман стоял у лебедки, готовый в любой момент сбить аварийный замок и сбросить линь.

– Все помолились? – спросил Иваныч по громкой. – Идем по малой… боцман, внимательно!

Линь плавно натянулся, по «Авроре» пошла неприятная вибрация.

– Машинное, на пониженную! Быстро!

Было слышно, как повысились обороты двигателя, и вибрация ушла.

– Ну вот и славно, идем к берегу, – сказал Иваныч, сняв кепку и вытерев ей пот на лбу.

К ЖД-полотну возвращались, когда уже забрезжил рассвет. Иваныч прибавил ходу.

– Боцман, внимательно, на счет два сбрасывай линь.

– Есть, – коротко ответил тот.

Иваныч еще добавил скорость и нажал кнопку громкой:

– Боцман… внимание…

До берега оставалось около 60 метров…

– Один… Два!

На юте что-то звякнуло.

– Линь сброшен, – услышал я.

Иваныч, сбавив ход до малого, резко увел «Аврору» в правый разворот, а плашкоут продолжал идти своим курсом, пока не наехал плоским днищем на берег.

– Иваныч, если бы у нас были ордена, я б тебя обязательно наградил! – сказал я и облегченно выдохнул.

– Ты главное не забудь про то, что ты сейчас сказал, а я услышал… до того момента, когда у нас ордена появятся, – улыбнувшись, ответил Иваныч, уже плавно подруливая для швартовки к катамарану. – Ну что… позавтракаем? Или потом?

– Давай позавтракаем, да и рассветет, все лучше будет.

– Ну да, – согласился Иваныч, – пойдем тогда зажуем что-нибудь.

Часть экипажа, находившаяся на берегу, слышала все переговоры в эфире из рации дежурного по лагерю, пока мы были в море, и никто не проявлял желания пойти посмотреть на плашкоут. Ну и мы, словно оттягивая момент, уже позавтракав, сидели в кают-компании… все молчали об одном и том же.

– Ладно, мужики, время идет… надо… – прервал я молчание.

– Ну пошли, – громко вздохнув, ответил Иваныч.

Я, Леха, Иваныч и Саша шли по кромке берега к плашкоуту, находившиеся на берегу проводили нас взглядами. Мы забрались на борт, Иваныч повозился с замками, и аппарель грузового трюма грохнулась, показав всем, кто был на берегу то, отчего мы так тянули время. Большое полотно брезента, вероятно, выполняло роль паруса, закрепленного на самодельной мачте из кусков труб, наполовину прикрывало ту жуткую картину, которая открылась нам при дневном свете. Мы прошли по борту над грузовым трюмом и разобрали эту конструкцию, скинув ее части на берег.

– Сколько их? – спросил я.

– Ту т двенадцать и в рубке трое, – ответил Алексей.

Спустились в грузовой трюм, аккуратно переступая через высохшие трупы… мужчин, женщин и детей… возраст разный. Я присел, чуть приподнял туловище мужчины, на котором кроме джинсов ничего не было.

– Они не весят ничего почти, – сказал я, поднял его и понес на берег.

– Боцман, раздать шанцевый инструмент тем, кто в лагере, пусть сюда идут и копают… пять метров в длину, два в ширину, и доктора сюда, – сказал Иваныч в рацию, когда мы перетаскали всех на берег и положили в ряд.

– Ну следов насильственной смерти нет, у этого только ссадины незначительные, – сказал Леха, сидя на корточках.

– Вот-вот, – ответил Иваныч, нахмурившись, – идем, осмотрим все получше.

Пока было непонятно, от чего погибли люди, была еда, даже не доеденная, в кастрюле на маленьком подобии камбуза в рубке, расходные баки были с пресной водой и еще были емкости с водой на борту, у рубки лежали рыбацкие снасти, в трюме были какие-то консервы. Вообще непонятно… Ну кончилась солярка, но они, судя по всему, в открытом океане шли под парусом. Интересно, самодельная мачта завалилась, когда они были уже мертвы? Хотя какая теперь разница?

– Иваныч, ничего не понимаю. Отравились они все чем-то, что ли?

– Кстати! – сказал Иваныч и направился опять обследовать камбуз, громыхая там посудой.

Я тоже поднялся к рубке. Иваныч вышел на верхнюю палубу с большой алюминиевой кастрюлей, ковыряя длинным кухонным ножом останки однородной засохшей массы, в которой просматривались крупные рыбные кости и пара рыбьих же голов.

– Знаешь, Серый, у японцев есть пословица – «Хочешь съесть фугу, пиши завещание».