Мне нравится быть гадалкой. Говорить то, что хотят услышать клиенты, намного безопаснее. Так я не смогу их обидеть и сама не пострадаю, когда пытаюсь достучаться в потусторонний мир и не получаю ответа, лишь разочарование. Временами я думаю, что было бы легче, если бы у меня вообще никогда не было Дара. Тогда бы я не знала, чего лишена.

А тут является человек, который не помнит, что потерял.

Не знаю, что в Дженне Меткаф так сильно напугало меня. Возможно, ее глаза, светло-зеленые, скорее цвета морской волны, под густой рыжей челкой — такие притягивающие, потусторонние. Может быть, обкусанные заусеницы на пальцах. Или то, как она съежилась, как Алиса в Стране Чудес, когда я сказала, что не стану ей помогать. Это единственное приходящее на ум объяснение, почему я так ответила, когда она спросила, жива ли ее мать.

В то мгновение я так сильно хотела вернуть свои экстрасенсорные способности, что попыталась что-нибудь увидеть, — попыталась так, как не пыталась уже много лет, потому что разочарование сродни удару о кирпичную стену.

Я закрыла глаза и попробовала вновь перебросить мостик между собой и моими духами-наставниками, чтобы услышать хоть что-нибудь: шепот, фырканье, мимолетный вздох…

В ответ — оглушительная тишина.

И поэтому для Дженны Меткаф я сделала именно то, чего поклялась больше не делать никогда: открыла для нее дверь возможностей, отлично зная, что она проскользнет в эту приоткрытую дверь на лучик света, который оттуда пробивался. Я сказала, что ее мама не умерла.

При этом на самом деле я лишь хотела сказать, что не имею ни малейшего понятия, что с ней.

Когда Дженна Меткаф уходит, я принимаю транквилизатор. Вот вам и причина принять успокоительное — незнакомая девчонка, которая не только заставила меня вспомнить прошлое, но и обрушила его как обух на голову. К трем часам я уже лежу в блаженном бессознательном состоянии на диване.

Должна признаться, что много лет мне ничего не снилось. В снах обычный человек ближе всего подходит к потустороннему миру; во сне разум высвобождается, разделяющие стены становятся тонкими и можно заглянуть по ту сторону. Именно поэтому так много людей уверяют, что во сне к ним приходил умерший. Только не я. С тех пор как ушли Дезмон с Люсиндой.

Однако сегодня, когда я засыпаю, в голове у меня кружится калейдоскоп цветов. Я вижу развевающийся перед глазами флаг, но потом понимаю, что это не флаг, а голубой шарф на шее женщины, лица которой я не вижу. Она лежит на спине возле американского клена, без движения, ее затоптал слон. Приглядевшись, я понимаю, что слон ее не топчет, слон уходит, пытаясь не наступить на женщину, поднимает заднюю ногу, переступает через тело, не коснувшись его. Слон тянет за шарф, женщина не двигается. Тогда он хоботом гладит ее по щеке, шее, лбу, потом стаскивает шарф, поднимает его, и тот улетает, как пущенный кем-то слух.

Слон тянется за чем-то в кожаном переплете — не могу разглядеть. Предмет лежит под ногой у женщины. Книга? Бейдж? Я поражаюсь ловкости животного, когда оно раскрывает этот предмет. Слон вновь подносит хобот к груди женщины, почти как стетоскоп, и потом тихо скрывается в лесу.

Я вздрагиваю и просыпаюсь, сбитая с толку и не понимающая, почему мне приснились слоны. Голова, кажется, продолжает гудеть. Но это не голова гудит — кто-то стучит в дверь.

Я уже знаю, кто это, еще даже не открыв.

— Прежде чем вы начнете бушевать, сразу скажу: я пришла не для того, чтобы убедить вас найти мою маму, — заявляет Дженна Меткаф, протискиваясь мимо меня в квартиру. — Я просто кое-что забыла. Очень важное для меня…

Я закрываю дверь, закатываю глаза, когда снова вижу в вестибюле этот нелепый велосипед. Дженна начинает осматриваться там, где мы сидели всего пару часов назад: заглядывает под кофейный столик, шарит под креслами.

— Если бы я что-то нашла, обязательно позвонила бы тебе…

— Сильно сомневаюсь, — отвечает она и начинает выдвигать ящики, где я храню свои марки, секретные запасы печенья «Орео» и меню из закусочных с доставкой на дом.

— Прошу прощения! — восклицаю я.

Но Дженна, не обращая на меня ни малейшего внимания, засовывает руку между диванными подушками.

— Я знала, что он где-то здесь, — с заметным облегчением вздыхает она и, как фокусник, достает из подушек голубой шарф из моего сна и обматывает его вокруг шеи.

Когда я вижу шарф наяву, на расстоянии вытянутой руки, то чувствую себя не такой сумасшедшей — я всего лишь подсознательно думала о шарфе, который носила эта девочка. Но во сне я получила и другую информацию, которая казалась бессмысленной: морщинки на гладкой коже слона, грациозные движения его туловища. И только сейчас я поняла кое-что еще: слон проверял, дышит женщина или нет. Животное ушло не потому, что женщина перестала дышать, а потому, что она продолжала жить.

Не знаю, с чего я так решила, просто знала — и все.

Всю жизнь я так объясняла сверхъестественное: невозможно понять, невозможно объяснить, нельзя отрицать.

Невозможно родиться экстрасенсом и не верить в силу знамений. Иногда из-за пробок опаздываешь на самолет, который потом, оказывается, потерпел крушение над Атлантическим океаном. Иногда это единственная роза, которая цветет в саду, полном сорняков. А иногда это девочка, от которой ты отмахнулась и которая теперь преследует тебя во сне.

— Простите за беспокойство, — извиняется Дженна. — За все.

Она уже на полпути к двери, когда я слышу собственный голос.

— Дженна, может, это покажется бредом… — говорю я. — Твоя мама работала в цирке? Или в зоопарке? Я… я не знаю почему, но что-то важное связано со слонами.

Семь лет меня не посещали настоящие видения. Целых семь лет. Я уверяю себя, что это совпадение, просто удача или последствия буррито, которые я съела на обед.

Девочка оборачивается, на ее лице смесь потрясения и удивления.

И в эту секунду я понимаю, что она должна была меня найти.

А я найду ее мать.

Элис

Никто не подвергает сомнению, что слоны понимают, что такое смерть. Возможно, они к ней не готовятся, как мы, люди; возможно, они не придумывают себе жизни после смерти, как это детально описано в наших религиозных доктринах. Для слонов горе намного проще и понятнее. Горе — это потеря.

Слонов практически не интересуют кости других погибших животных, только кости слонов. Даже если слоны случайно натыкаются на труп другого слона, давно погибшего, чьи останки уже растащили гиены, а скелет рассыпался, они сбиваются в кучу и напряженно замирают. Потом так же группой приближаются к останкам, гладят кости — разве это можно описать какими-либо другими словами, нежели почитание? Они гладят мертвого слона, ощупывают его своими хоботами и задними ногами. Нюхают. Могут даже взять бивень или кость и какое-то время нести ее. Они могут заметить даже крошечный кусочек слоновьей кости у себя под ногами и осторожно катать его взад-вперед.