— Иди с Оксаной помирись!

— Не буду, — буркнула я, а сама всё суп мешаю.

— Иди! У нас в школе все дружат.

— А я вот с ней не дружу! — громко сказала я и опять по супу ложкой — плюх!

Брызги полетели Ирине Викторовне прямо на юбку.

— Ой, простите! — вскрикнула я.

Она тоже ойкнула, только сердито, а не испуганно. А потом и говорит:

— Немедленно иди и извинись перед Оксаной! Потому что объявлять человеку бойкот оскорбительно.

— Что? — опешила я и чуть сама себе на колени суп не пролила. — Извиняться перед ней? Да ни за что!

— Тогда. Родителей. В школу, — отчеканила Ирина Викторовна. — Завтра. С утра.

Вот невезение! Поднялась я из-за стола. Что делать? Если маме сказать, что её в школу вызывают… сколько я без Инета, «ВКонтакте» и «Однокласников» тогда буду? Недели три?

— А ещё, — тихо Добавила Ирина Викторовна, — представь, что это тебе объявили бойкот. При том, что ты ничего предосудительного не сделала.

Подошла я к Оксанке. Она сидит, кулаками глаза трёт, как будто у неё на меня аллергия.

— Слушай, — говорю, — ну извини. За бойкот.

А она, представьте себе, отвечает:

— Вот ещё! Не буду я тебя извинять!

Я глаза вытаращила. Подошла к Ирине Викторовне. Она как раз возле раковины оттирала салфеткой пятно от супа.

— Я извинилась, — сказала я сердито, — а она мои извинения не приняла!

— Ладно, — вздохнула Ирина Викторовна, — маму можешь не звать. Сами разберётесь. Пятно видно?

— Нет, — честно сказала я (пятно от супа не было видно, только пятно от воды), и она успокоилась.

А я вышла из столовой, иду по коридору и думаю: почему Оксана моих извинений не приняла? Я по-честному хотела извиниться. Не только из-за Интернета, который мне мама отключит, если её в школу вызовут. Просто я представила, что, если бы мне бойкот объявили только за то, что я на уроке руку тянула, я бы обиделась.

В вестибюле школы, на первом этаже, у нас есть ларёк, где всякую всячину продают: ручки, тетрадки, сладости разные. Подошла я к этому ларьку. Нащупала деньги в кармане. И выбрала клубничную и яблочную «Бабу Ягу» и два «Холодка».

Купила всё это — и обратно в столовку. Иринка с Надей как раз за компотом отошли. Подсела я к Оксанке и говорю:

— Вот! Выбирай!

Она растерялась. Но выбрала. Клубничную «Бабу Ягу», конечно. Я знала, что ей понравится. Мы ведь дружим с первого класса.

— Простишь? — спрашиваю и чувствую — сейчас зареву.

— Ага, — она тоже всхлипнула, — и вы меня простите…

Обнялись мы с ней, поплакали. И решили, что больше из-за чепухи ругаться не будем.

В следующий раз на ритмике разминку проводила Ира. Мне, конечно, тоже хотелось. Но я не стала особенно подпрыгивать и тянуть руку, чтобы выскочкой не сочли.

Историю эту мы решили больше не вспоминать. А кто нам о ней напомнит, тому — бойкот!

— И так, кавычки, — повторила Наталья Николаевна. — Пишите! «Парный знак препинания… пре-пи-на-ни-я, который употребляется для выделения прямой речи…»

— Зачем она заставляет нас писать правила? — недовольно прошептала мне на ухо Варька. — Ведь это всё есть в учебнике!

— Может, чтобы мы лучше запомнили, — прошептала я в ответ, — хотя я всё равно потом забываю эти правила…

— «… А также отдельных слов, — погромче продолжила Наталья Николаевна, — если они включаются в текст не в своём обычном значении, а в переносном смысле».

— «И» исправь на «Е», — прошептала Варька.

— Где? — не поняла я.

— У себя! Пишется в «перЕносном», а не в «перИносном». Ну вот, смотри!

Она ткнула мне ручкой в тетрадку и вдруг ойкнула.

— Что это у тебя такое? Какие-то букашки.

Она сильно дунула мне на тетрадь и с листка взлетели два чёрных катышка.

— Это из шапки, — объяснила я, — у меня новая шапка вязаная. Мама вчера купила. Это от неё катышки.

— Ты её в рюкзаке, что ли, таскаешь? Почему в гардеробе не оставила?

— Мама сказала с собой брать. Я одну уже в гардеробе потеряла, она из рукава куртки выскочила.

Я дунула ещё сильнее, и клочки слетели на мой стул. А сзади меня сидел Мишка Горелов. Он протянул руку и схватил мои катышки.

— Что это у тебя, Полякова? Вши, что ли?

— Сам ты «вши», — обиделась я.

— А что это тогда?

— Катышки. От шапки. Отдай обратно!

— Лови!

Горелов дунул на катышки, и они куда-то улетели с его ладони. Мы с Варькой расстроились: весело же было их гонять.

— Давай ещё таких «вшей» нащиплем? — предложила Варька.

— Да ну, так всю шапку распустим, — проворчала я.

— Полякова! Герасимова! Вас задание тоже касается! — строго сказала Наталья Николаевна.

Оказывается, все вокруг нас достали «Алые паруса», которые мы читаем по литературе, и ищут в тексте кавычки.

Я тоже полезла в рюкзак за книжкой, а когда вытащила, то обнаружила, что к ней ещё два катышка прицепились. То ли новые от шапки оторвались, то ли те самые, которые Горелов с ладони сдул.

Наталья Николаевна стояла рядом с нами, и вслух поделиться с Варькой тем, что у нас есть новые катышки, не вышло. Я тогда взяла блокнот, в котором мы переписываемся, и начала: «Я нашла ещё…»

Тут я застряла. «Катышки» или «Катушки»? Опять Варька скажет, что я не так пишу! А ладно, напишу «вшей». Она сразу поймёт, что я имею в виду.

Сую я Варьке блокнот. Но не успела она его взять, как вдруг перед моим носом оказалась рука Натальи Николаевны. Она забрала блокнот и отнесла к себе на стол.

— Делом надо заниматься, Полякова, делом! — сердито сказала она, усаживаясь на учительский стул, — ищи кавычки в «Алых парусах», тебя первую спрошу!

И тут её взгляд упал на блокнот. Прочла она мою записку и вскочила.

Глаза у неё огромные сделались, как транспортир, который на доске лежит рядом с мелом.

— Вши? — воскликнула она. — Полякова! Бегом к медсестре!

— Да нет, — говорю, — это не у меня… это из шапки…

— Конечно, из шапки! — не дала мне договорить Наталья Николаевна. — Они и на подушке, и в шапке будут!

Класс притих. Все на меня обернулись, некоторые испуганно. Как будто у меня не вши, а крокодилы в шапке притаились.