Только Настя в его объятия падать не стала. Вздохнув с яростным стоном, будто с трудом проглотив слезный порыв, соскочила с постели, начала лихорадочно натягивать на себя одежду. Наблюдая за ней, он произнес тоскливо:

– Кофе хоть выпей, Насть. Зря, что ли, я его сюда нес… И бутерброды…

Настя посмотрела на него так, будто он обнаружил себя перед ней непристойной бестактностью, потом произнесла сдавленно:

– Какой кофе, Олег… Ты что, не понял? Катька умерла. Катьки больше нет. Она мне как сестра была. Даже больше чем сестра…

Она снова уселась на постель, будто кто толкнул ее сильно в грудь, так и не успев натянуть до конца узенькие джинсы. Лицо исказилось в слезной лихорадке, ладошки взлетели к лицу и впились в него плотно, пытаясь остановить бесполезную, но такую для организма необходимую горестную истерику. Потом замерла на вдохе, потрясла головой, отчего нечесаные прядки волос рассыпались по плечам вялыми перышками.

– Настенька, девочка моя… – снова потянулся к ней Олег, но она увернулась из-под его рук, вскочила, стала нервно натягивать джинсы, вихляя маленькой попой.

– Ты едешь со мной или дома останешься?

– Еду, конечно.

– Тогда одевайся быстрее!

Ее слова прозвучали коротким раздраженным приказом, и Олег почувствовал себя не то чтобы неуютно, а как-то ни к селу ни к городу. Нет, он все понимал конечно же и против Настиного на свой счет раздражения и не возражал нисколько. Все люди реагируют на горе по-разному. Кому-то надо прижаться-прилепиться к близкому человеку, а кому-то, наоборот, побыть одному. Чтобы не делить свое горе ни с кем. Взять на себя полную ответственность – мое, мол, горе, и не мешайте мне его горевать. И все же было Олегу не по себе. Могла бы Настя и потактичнее себя вести, честное слово.

Они долго ловили частника на перекрестке, взмахивали дружно руками каждой вывернувшей из-за угла машине. Частников в этом забытом городском околотке, видимо, водилось мало, или время было такое, субботнее, сонное еще. Удалось остановить только случайно появившуюся в этих краях маршрутную «газель», и на том спасибо. До центра доехать можно, а там уже автомобильная жизнь попроворнее. Настя всю дорогу молчала, отвернувшись к окну и смахивая ладошкой слезы. Он протянул руку, обнял ее за плечи. Она не возразила, но и плечами не повела, соглашаясь. Будто и не заметила. Повернувшись к нему вполоборота, проговорила на всхлипе, некрасиво вытирая пальцами нос:

– Что… Что теперь с Лизой будет?

– А отец у Лизы есть? Ты же говорила, он есть… – охотно вступил в разговор Олег.

– Да. Есть. Ты уже спрашивал об этом. У него другая семья, и он Лизу своей дочерью не признал. Катька у него в любовницах ходила, понимаешь? Любила она его сильно. Потому и ребенка оставила. Знала, что он от жены никогда не уйдет, и все равно оставила. Скандал был большой, с его законной женой…

– Так ведь его отцовство можно на законном основании установить, Насть? Экспертизу генетическую провести, и все такое…

– А что это даст? После экспертизы он Лизу сразу полюбит? – усмехнулась она, нервно дернув плечиком под его рукой.

– Ну, не полюбит, так хотя бы алименты…

– Алименты – это да. Алименты – это конечно, – снова нехорошо усмехнулась Настя, глядя в окно. – Без алиментов Лизка ну просто никак не обойдется…

– Настюш, ну чего ты злишься? Ты же сама про эту проблему заговорила…

– Да я не злюсь. Я и правда не знаю, что теперь с Лизкой будет.

– А родственники у Кати есть какие-нибудь? Братья там, сестры…

– Нет. Нету у нее родственников. Есть сестра единокровная, в Павловске живет, но она с ней почти не общалась. Она от первого отцовского брака, там свои давние ревности, сам понимаешь. А когда Катькин отец умер, они и вовсе друг про друга забыли. Катька говорила, что эта ее сестра вообще странноватая особа. Всю жизнь одна живет, сама по себе.

– Ну, вот видишь! Раз одна живет, значит, сам Бог ей велел о Лизе позаботиться. Как там ни крути, а она ей тетка все-таки. Ты адрес знаешь? Надо вызвать ее на похороны…

Настя дернулась под его рукой, будто слово «похороны» прошлось по ней электрическим разрядом, закрыла лицо и то ли всхлипнула, то ли взвыла коротко под ладошками. Однако волю слезам не дала – маршрутка лихо выехала на центральную улицу города, и смуглый водитель обернулся к ним в ожидании команды.

У дома Настиной бабушки они были уже через пятнадцать минут. Поднимаясь за Настей по лестнице старого, сталинской постройки дома, он вдруг ощутил внутри себя некоторое юное волнение, сродни жениховскому – все-таки первое представление его Настиным родственникам… Но тут же этого волнения и устыдился. У людей горе, а он со своими нежными чувствами наперед лезет.

Дверь им открыла сухонькая женщина с аккуратной седой стрижкой, скользнула по его лицу горестным, но все же заинтересованным взглядом. Настя пулей промчалась мимо нее куда-то в пространство квартиры, а он замялся неловко на пороге, глядя на женщину исподлобья.

– К Лизе побежала… – тихо прокомментировала Настино невежливое по отношению к нему поведение женщина. – Она ее очень любит, Лизу-то. И Катюша была нам как родная.

– Да. Я знаю, – торопливо подтвердил Олег свою причастность к Настиной жизни. – Жалко девочку, совсем юная…

Он еще и вздохнул по-стариковски после этого «юная», будто нарочито отделил себя от прекрасного девчачьего возраста. Настина бабушка взглянула на него коротко – как ему показалось, насмешливо. Хотя точно, наверное, показалось. Просто у нее взгляд такой – умный, колкий, понимающий.

– Да вы проходите, чего же мы в прихожей… Хотите чаю или кофе? Вас ведь Олегом зовут, насколько я знаю?

– Да. Олегом. И от кофе я бы не отказался. А вас как зовут, простите?

– Екатерина Васильевна. Проходите на кухню, Олег. Обувь можете не снимать. У нас не снимают.

Ого! В этом доме претендуют на причастность к культурному слою общества, что ли? Раз гостей не заставляют вдрызг разношенные хозяйские тапочки напяливать? Остатки дворянской голубой крови демонстрируют, или это простой выпендреж перед претендентом на внучкину руку? Что ж, очень, очень интересно…

Зайдя на кухню, он обомлел от неожиданности и даже не понял ничего поначалу. Что это? Настина бабушка Екатерина Васильевна чудом раздвоилась и предстала перед ним в двух экземплярах? Тогда отчего эти экземпляры так странно по кухне распределились? Один из них сидел за столом, пил кофе из чашки и смотрел на него с любопытством, а другой стоял у стола, насыпал из коробочки кофе в турку. Он даже глаза закрыл и помотал смешно головой. Однако, пока мотал, тут же и сообразил, в чем тут дело. Бабки-то близнецы, оказывается. И Настя ему что-то такое про них рассказывала… Он забыл просто. Когда Настя говорила, он вообще редко вслушивался в ее слова. Он на нее смотрел. Он ею любовался. Млел, как тетерев. Или как глухарь на токовище. Хотя нет, он лучше! Эти птички, когда влюблены, ничего не видят и не слышат, а он, выходит, видит очень даже хорошо. И все примечает. Настя, к примеру, когда что-то рассказывает, мило и смешно дергает уголком рта, и бровки поднимает, и глаза щурит или, наоборот, распахивает их удивленно. А когда улыбается, сбоку у нее кривой зубик виден. И про бабушек-близнецов она точно говорила, он просто мимо ушей пропустил.