— За нового кандидата! За Ивана-победителя!

От волнения он осушил свой бокал залпом. Шампанское как-то странно обожгло горло и сразу ударило в голову. Иван открыл рот, выпучил глаза, закашлялся. Похоже, это было не шампанское.

— Нет, а что вы хотели, молодой человек? Глушить сладкую шипучку после такой победы?!

Где-то рядом испуганно хлопотала Ирка:

— Ой, Ванечка, Ванечка, ты как, в порядке?

А прямо перед ним расплывалось, ускользая из фокуса, довольное, похохатывающее лицо Афористова.

— До дна выпил? Пр-р-равильно! Напиток победителей!

Заливисто хохочет Железная Ната. Откуда взялась? Когда Трофимов приглашал ее на защиту, отказалась под благовидным предлогом — видно, кто-то шепнул, что будут проблемы. Сейчас вдруг примчалась, видно, опять шепнули (кто же это такой осведомленный шепчущий?) С Натой Петро и Николай.

— Ну что, старик, теперь в нашем подвале опять кандидат сидеть будет, а?!

Намек на Киндяева — тот был кандидатом. Неуместно как-то, нехорошо, после того как беднягу разорвал лев…

Петро подмигивает: наливай!

Трофимову кажется, что зал по-прежнему полон, как во время защиты. Никто не расходится. Все словно чего-то ждут.

А он даже не готовился. Вообще никак. В кармане двадцать пять рублей. Домой, что ли, вести эту ораву? Так ведь и дома шаром покати… Сам Живицкий, каналья, говорил ему: никаких ресторанов, никаких банкетов, плохая примета, не защитишься!..

А сейчас размахивает уже пустой бутылкой. Куда-то зовет.

— Ирка, что делать будем?

— Как что? Идем в факультетскую столовку. Афористов уже распорядился, там столы накрывают…

— Как Афористов? Почему Афористов?

— Как почему? — Ирка удивленно смотрит на него. — Он ведь завкафедрой, его все слушаются!..

И вот они уже спускаются по темной лестнице, большая шумная компания. Впереди громыхает голос Афористова:

— А как же без банкета? Это совсем неприлично, без банкета! Насколько помнится, в Болонье еще в XII веке… Да, да, еще при светлой памяти ректоре Вернерии новоиспеченных докторов права обязательно чествовали праздничным обедом! Мортаделла, «венерины пупки» и непременно — старая граппа-стравеккья!

В столовой вспыхивают, мигают полусонно люминесцентные лампы, столы с алюминиевыми ножками сдвинуты буквой «П», скрипят и визжат стулья, гулко перекрикиваются голоса на кухне. Гости рассаживаются. Донельзя вельможный Афористов, похожий на заезжую оперную знаменитость, втолковывает что-то огромной поварихе. Такое впечатление, что говорит по-французски. Бешамель, беарнез, рататуй. На лице у поварихи испуг, паника, однако кивает согласно: все будет сделано.

На столах мясная, рыбная и сырная нарезка, пиво, водка. Незнакомый мужчина с кавказскими усиками, по виду таксист, занес ящик коньяка. Столовая взрывается дружными аплодисментами. Из портативного магнитофона, стоящего у окошка раздачи, льется негромкая музыка. Трофимов стоит навытяжку, с отвращением вдыхая коньячные пары из чашеобразного сосуда, который он держит на уровне груди. Сосуд удивительным образом напоминает древнегреческий скифос, хотя совершенно непонятно, откуда он тут взялся.

А по другую сторону стола Афористов уже говорит тост:

— …«Иудин» перстень интересовал меня давно. Какие-то намеки в апокрифической литературе, в персидских хрониках, в староанглийской народной поэзии… И — в городских легендах нового времени. Даже в современном блатном фольклоре. Очень, очень любопытно. Только все как-то не было времени взяться за это дело всерьез… И вдруг до меня доходят слухи, будто некий сотрудник Эрмитажа, вчерашний студент, зацепился за мой перстень и уже вовсю роет, как молодой терьер, только комья в стороны летят! Вот, думаю, сгною нахала. Изничтожу. Как он посмел замахнуться на мою добычу, я ведь первый на нее лапу наложил!.. А потом, знаете, даже интересно стало. Смотрю: получается у него. В самом деле что-то нарыл. От ростовского бандита Седого протянул ниточку к офицерику-белогвардейцу, к фон Брауну этому несчастному… Так, думаю, наш Трофимов, чего доброго, и к аламутским фидаинам дотянется, и к лекарю иерусалимскому, и дальше копать пойдет!

Афористов пробуравил Ивана черными глазами, улыбнулся.

— Давайте выпьем за молодого ученого, перед которым открылась бесконечная бездна… Бездна человеческой истории. За его долгий, полный приключений и открытий путь вниз, к истокам!

Трофимов едва не перебивает его:

— Погодите, о каких фидаинах вы говорите, Сергей Ильич? О каком лекаре?

— Ну а как, по-вашему, перстень попал к наполеоновскому поручику Годе? — смеется Афористов. — Не от самого же Иуды Искариота?

Ивану все равно ничего не понятно. Он хочет спросить еще, но в руку вцепляется Железная Ната, уволакивает в сторону.

— Откуда ты его знаешь? Вы что, родственники? Он тебе помогал, да? Ну ты, Трофимов, вообще! То Сомов, то Афористов! Откуда такие знакомства, признавайся!

— Да мы едва знакомы, Наталья Ивановна! — Он пытается вырвать руку, но Ната впилась в него, как клещ. — Однажды встретились случайно на Новодевичьем, когда Сомова хоронили… Глупая какая-то, непонятная встреча… И до сегодняшнего дня больше не виделись и не разговаривали ни разу!

Раскрасневшаяся Ната грозит ему пальчиком:

— Ой, темнишь ты, Трофимов…

И чувственно поглаживает его запястье, отчего у Ивана начинается приступ паники.

А вокруг все бурлит. В углу возле раздаточной молодежь ломает шейк. В центре стола скворчат на блюде зажаренные целиком молочные поросята с пучками петрушки во рту… Какая-то рыбина вроде осетра выгнула шипастую спину… Целая батарея высоких бутылок в пыли и паутине, словно только что из винного погреба … Откуда все это?!

Трофимов взглянул на сосуд, который до сих пор сжимал в руке. Чернофигурная роспись в тоненькой сетке трещин, отколотый край и инвентарный номер на сколе. Подлинный древнегреческий скифос, мама родная…

Ему показалось, что он сходит с ума.

— Старая граппа, Иван Родионыч! Пейте, вам положено! — хором кричат студентки, окружив их с Железной Натой.

Вот уж нет, хватит, больше ни капли, говорит он себе и пьет до дна.

Происходит небольшое столкновение — танцующая пара врезается в него (кажется, это Живицкий со своей богиней), Нату куда-то уносит. В тот же момент в него впиваются огромные удивленные глаза и уже не отпускают, пока Трофимов не уединяется с их обладательницей где-то в темном коридоре… Девочка, на вид такая хрупкая и тоненькая, набрасывается на него, как изголодавшийся прапорщик, решительно вталкивает свой язык ему в гортань, а грудью прижимается так, что он чувствует каждый шов на ее бюстгальтере.

Но и тут ему не дают покоя.