Она выглядела юной, испуганной и беспомощной. Майрон поразмышлял над последним словом. Беспомощной. Девушка повернулась и с вызовом посмотрела ему в глаза. Такой ли беспомощной она была? Как ни крути, но на его оценке наверняка сказывалось то, что она была девушкой. А окажись на ее месте парень — например, какой-нибудь спортсмен-старшеклассник, — разве он бы так волновался?

Он нехотя признался себе, что все его тревоги связаны с тем, что она девчонка.

Правильно ли это, или он просто сбивал себя с толку политкорректной чепухой?

— Здесь надо повернуть направо, а в конце улицы налево.

Он снова послушался, и они оказались среди скопления домов. Риджвуд был старинным, а значит, большим поселением: обсаженные деревьями улицы, викторианские дома, извилистые дороги, холмы и долины. Типичная география Нью-Джерси. Пригород был настоящим лабиринтом из домов на примыкавших друг к другу участках без видимых границ и прямых углов.

Эйми говорила, куда ехать: сначала вниз, затем налево, потом направо и снова направо. Майрон слушался и ехал на автопилоте, не замечая дороги, поскольку его мысли были заняты совершенно другим. Он старался подобрать нужные слова. В том, что девушка недавно плакала, сомнений не было. Она выглядела так, будто ее ужасно обидели, но разве в этом возрасте обида такая уж редкая вещь? Не исключено, что она поссорилась со своим парнем, тем самым Рэнди, о котором шла речь в подвале. В выпускных классах мальчишки часто кичились тем, что бросали девчонок: от этого они чувствовали себя взрослыми.

Майрон откашлялся и спросил, стараясь говорить непринужденно:

— Ты все еще встречаешься с этим Рэнди?

— Здесь налево, — ответила она.

Он повернул.

— Дом находится вот там, справа.

— В конце тупика?

— Да.

Майрон остановился у погруженного в темноту дома. На этом участке уличного освещения не было. Майрон несколько раз крепко зажмурил и открыл глаза: он чувствовал усталость, а после свадебных гуляний накануне голова так и не стала ясной. Его мысли неожиданно вернулись к Эсперансе: он вспомнил, как чудесно она выглядела, и эгоистично подумал, что брак наверняка скажется на ее дальнейшей работе.

— Похоже, дома никого нет, — сказал он.

— Стейси, наверное, уже спит, — отозвалась Эйми, вытаскивая ключ. — Ее спальня находится у задней двери. Я всегда вхожу сама.

Майрон выключил зажигание.

— Я провожу тебя.

— Нет.

— А как я узнаю, что все в порядке?

— Я помашу рукой.

На улицу выехала другая машина и остановилась сзади. Свет фар в зеркале заднего вида на мгновение ослепил Майрона, невольно удивившегося, что в такое время суток сюда одновременно подъехало две машины.

Его отвлекла Эйми.

— Майрон?

Он посмотрел на нее.

— Моим родителям нельзя об этом рассказывать. Это только все осложнит. Договорились?

— Я не скажу.

— Сейчас… — Она помолчала, разглядывая в окно темный дом, — сейчас у них не самый лучший период.

— У родителей?

Она кивнула.

— Ты же понимаешь, что такое случается.

Она снова кивнула.

Он чувствовал, что следует проявить осторожность и ни на чем не настаивать.

— Ты больше ничего не хочешь добавить?

— Просто… просто от этого будет только хуже. В смысле, если ты расскажешь. Не надо, ладно?

— Как скажешь.

— Помни о своем обещании.

С этим словами Эйми вылезла из машины, добежала до калитки, ведущей к дому, и исчезла за ней. Майрон ждал. Через мгновение она вернулась, улыбнулась и махнула рукой, что все в порядке. Но что-то в ее жесте насторожило Майрона.

Он собрался выйти из машины и проверить, но Эйми остановила его, решительно покачав головой. Затем она отступила в глубь двора и исчезла в темноте.

В последовавшие затем дни Майрон не раз вспоминал этот момент, улыбку Эйми, как она махнула рукой и исчезла в темноте, и пытался понять, что тогда почувствовал. Было ли у него какое-то предчувствие, непонятная тревога, какой-то сигнал в подсознании и своеобразное предупреждение, которое он не мог игнорировать?

Вряд ли, но точно он не помнил.

Он подождал еще минут десять, но кругом было тихо.

Тогда Майрон определился с дальнейшими действиями.

Выбраться оттуда оказалось непросто. Эйми завезла его в эти пригородные дебри, а он не дал себе труда запомнить каких-либо ориентиров. Подобно крысе, ищущей выхода из лабиринта, он выбирался минут двадцать, пока не оказался на Парамус-роуд, которая вывела его уже на центральную Гарден-стейт-парквей.

Но теперь возвращаться в нью-йоркскую квартиру Майрон уже не собирался.

Была ночь на воскресенье, а точнее — уже воскресное утро, и если он отправится домой в Ливингстон, то завтра перед вылетом в Майами успеет поиграть в баскетбол.

А в том, что отец Эйми Эрик ни за что не пропустит воскресную игру, Майрон не сомневался.

Таким был его нехитрый план на ближайшее будущее.

Поэтому рано утром — даже слишком рано, по мнению Майрона, — он поднялся, натянул шорты и футболку, стряхнул пыль со старого наколенника и поехал в спортивный зал школы. Перед этим он попытался позвонить Эйми, но ее телефон сразу переключился на голосовую почту, и он услышал ее жизнерадостный голос на автоответчике, традиционно просивший оставить свое сообщение.

Он уже собирался убрать телефон, когда тот завибрировал у него в руке от входящего вызова. Он посмотрел, кто звонит, но на дисплее ничего не высветилось.

— Алло?

— Ты ублюдок! — Голос был приглушенным и низким. Похоже, он принадлежал молодому человеку, но сказать наверняка было трудно. — Ты меня слышишь, Майрон? Ублюдок! И ты заплатишь за то, что сделал!

Связь прервалась. Майрон набрал «звездочку»-шесть-девять и подождал, пока металлический голос не продиктует ему телефон звонившего. Код был местным, но номер телефона был ему точно неизвестен. Майрон остановил машину и записал номер, решив проверить его позже.

Оказавшись в школьном спортзале, Майрон подождал секунду, давая глазам привыкнуть к искусственному освещению, и на него тут же нахлынули воспоминания. Неистребимый спертый запах любого школьного спортзала, дриблинг мяча по полу, чей-то смех — все было до боли знакомо и отзывалось в душе приступом ностальгии.

Майрон не появлялся здесь, чтобы поиграть, уже несколько месяцев, потому что не любил такие матчи офисных служащих. Сама игра в баскетбол по-прежнему значила для него слишком много. Он обожал ее. Ему нравилось ощущать мяч кончиками пальцев, нравилось, как они цепляются за желобки на его поверхности при броске сверху, как мяч прокатывается по ободу корзины, прежде чем упасть в нее, как выбирается позиция для перехвата, как делается пас в прыжке. Ему нравилось, что решения принимаются за долю секунды — пас, обводка, бросок, неожиданные бреши в обороне, которые открываются на десятые доли секунды, когда время замедляется и есть возможность успеть этим воспользоваться.