– Доброе утро! – улыбнулся старик. – А ты что это со стулом пришел? Тут вроде стульев хватает.

– Но как?.. – пробормотал парень, с ужасом глядя на деда Матвея. – Я четко слышал, как вы кричали ночью. Я думал, вас тут на куски разорвали!

– Кричал, – радостно произнес дядя Ольги. – В темноте споткнулся, упал, руку поранил… Вот и кричал!

Он повернулся к журналисту, и тут Глеб увидел, что левая рука старика по локоть замотана окровавленной тряпкой.

– Что же вы ко мне не зашли, – забормотал парень. – Нужно же было рану обработать, да и крови потеряли много! Может, «скорую» вызвать?

– Не надо! – отмахнулся дед Матвей. – Что они понимают? Я и сам вылечусь, ты только помоги мне руку перевязать, как надо, а то одной рукой неудобно…

– Конечно, конечно! – закивал журналист. – Где у вас бинты?

– Какие бинты! Вон на столе простынь лежит чистая. Разорви ее на полосы да перемотай меня.

Глеб поставил стул, взял простынь и разорвал ее. Тем временем старик принялся разматывать окровавленную повязку. Он морщился от боли, но старался держаться бодро. Наконец, тряпка была снята, и журналист увидел страшную рваную рану на руке деда Матвея. Ему стало не по себе. Чтобы сдержать тошноту, парень несколько раз сглотнул и принялся глубоко дышать.

– Ишь, какой впечатлительный! – усмехнулся хозяин дома, заметив состояние журналиста.

Затем он вытащил из стола бутыль с темной жидкостью, подошел к умывальнику и полностью залил рану.

– Ну давай, заматывай! – прикрикнул старик на Глеба. – А то я тут по твоей милости кровью истеку!

Парень кивнул головой и, стиснув зубы, принялся перевязывать руку деду Матвею. Поскольку кровь бежала очень сильно, то пришлось намотать несколько полос разорванной простыни.

– Где же это вы так поранились? – спросил журналист, стараясь отвлечься от тошноты.

– Да мало ли… – уклончиво ответил старик. – Ночью разве разберешь.

– Рана-то ваша уж больно на след от чьих-то зубов смахивает.

– Это тебе показалось! – пристально глядя Глебу в глаза, произнес хозяин дома. – Обычный порез – не более того.

– Заражение подхватите. В больницу вам надо!

– Разберусь! А такие царапины на мне как на собаке заживают.

Парень закончил перевязку, и дед Матвей довольно оглядел свою руку.

– Ну вот, совсем другое дело! – сказал он. – Не то что когда я одной рукой наматывал!

Он собрал куски окровавленной материи, вынес во двор и поджег. Затем вернулся в дом и, весело глядя на журналиста, произнес:

– Замечательно! Теперь можно и позавтракать.

– Спасибо, не хочется! – скривив гримасу, сказал Глеб.

– Эх! – махнул здоровой рукой старик. – Негоже взрослому парню быть таким неженкой. Подумаешь, две капли крови увидел.

– Это вы называете две капли! – возмущенно воскликнул журналист. – Да у вас тут черт-те что творится! Ночью из комнаты не выйти – какие-то чудища бегают! Вы орете так, словно с вас кожу живьем снимают. А утром – все как обычно!.. Улыбочка! Кушать подано – садитесь жрать, пожалуйста. Это, по-вашему, нормально?

Хозяин дома пристально посмотрел на Глеба, а потом спокойно произнес:

– Есть садись! Завтрак остыл…

Парень злобно сплюнул на пол и вышел в свою комнату. Там он быстро сложил вещи в сумку, прихватил ее с собой, вернулся на кухню и сказал:

– Спасибо за гостеприимство, дед Матвей, но больше я здесь оставаться не могу. Удачи вам и … прощайте!

– Не прощайся раньше времени, – усмехнулся старик.

– Да я лучше на улице ночевать буду, чем сюда вернусь! – запальчиво произнес Глеб.

– Ночуй, – кивнул дядя Ольги. – Счастливо!

Журналист молча прошел мимо деда Матвея и вышел из дома. На душе у него было гадко, но он был счастлив, что наконец покинул этот ужасный приют и его странного хозяина.

Солнце светило над зелеными деревьями. В голубом небе порхали птицы. Мир был насыщен яркими красками.

– Слава богу! – пробормотал Глеб. – Как я рад, что вырвался оттуда!

И он весело зашагал по тропинке…

Журналист направился самым коротким (известным ему) путем к дороге. Он мурлыкал себе под нос песенку и с наслаждением вдыхал чистый воздух. Чтобы не проходить мимо Клуба речников, парень свернул с тропинки и пошел прямо через заросли деревьев. Неожиданно в кармане его куртки завибрировал сотовый телефон. Глеб достал трубку и посмотрел на номер. Ему звонил редактор Коровин.

– У аппарата! – деловито произнес в трубку журналист.

– Что значит «у аппарата»? – раздался в ответ злобный вопль Коровина. – Глеб, я не могу дозвониться до тебя несколько дней! Где обещанный репортаж с Вотчины? Где фотографии? В чем дело? Где тебя черти носят?!

«Знал бы он, как недалек от истины, упоминая о чертях!» – усмехнулся про себя парень, а вслух сказал:

– Успокойтесь, Яков Михайлович! Я держу ситуацию под контролем. Репортаж практически готов, но из-за отсутствия жилья я никак не могу его доделать окончательно.

– Что ты хочешь сказать? Ты не устроился в гостиницу?

– Увы, мест нет. А цены в частном секторе зашкаливают. Поэтому в данный момент я занят поиском квартиры или хотя бы комнаты.

– Ну-ну, ты не расстраивайся там! Вернешься, я распоряжусь тебе премию выдать в размере месячного жалования… Но репортажи и фотографии мне нужны срочно, понимаешь?

– Не расстраиваюсь и понимаю. Постараюсь сегодня до конца рабочего дня скинуть вам первый отчет.

– Так держать! – обрадованно заявил главред. – Буду ждать! Счастливо, и постарайся быстрее определиться с жильем.

В трубке раздались короткие гудки. Глеб усмехнулся, отключил телефон и положил его в карман куртки.

– Лучше бы он мне сейчас премию выдал, – вслух произнес парень, – я бы хоть квартиру приличную снял.

И тут за его спиной послышался громкий колокольный звон. Журналист вздрогнул и оглянулся. К своему ужасу, он увидел, что стоит буквально в нескольких шагах от ограды, идущей вдоль сгоревшей церкви.

– Не может быть, – пробормотал Глеб, – я же шел совершенно в другую сторону! Неужели я так заговорился, что не заметил, как сделал крюк?

Колокола продолжали звонить, и теперь, находясь рядом с бывшим клубом, журналист мог поклясться, что звук идет именно из развалин, а не откуда-нибудь еще. Он хотел немедленно уйти, но его ноги словно приросли к земле. Парень не мог сделать ни шагу. Он стоял и тупо смотрел на церковь. Внезапно звон прекратился, и до ушей Глеба донеслись нежные переливы какой-то грустной мелодии. А потом чистый женский голос запел песню на неизвестном языке.