За дырявыми контейнерами химиков, за избой отшельника грелись в ряд крытые фургоны. Ладные фургоны, ешкин медь, у нас всего два таких. Броней обвешаны, колеса с меня ростом, из бойниц стволы торчат. Фенакодусов распрягли, курями жирными кормили. Но Голова тянул меня дальше. Он, как пес, на запах мотора в стойку встает!

— Чо это, Голова? — пришлось перекрикивать, вблизях загремело страшно. Двое торгашей подняли сбоку мотора крышку, до пояса туда всунулись. Гремело, пыхтело, ешкин медь, но соляркой не воняло.

— Машина такая. На пару ходит, — рыжий аж облизнулся, про ногу кабанью забыл. — Ты глянь, спереди котел, в ем водичка кипит. А чтоб кипела, вона дров целый вагончик. Я про такое думал, сам собрать наладился, да заставили самопал многоствольный собирать.

Обошли мы машину странную. Непонятная штука, глупая. По Москве надо тихо ходить, а тут — гремит. Из котла пар лез, фургон трясся, будто лихоманку подхватил. В кабине сидел незнакомый маркитант, смотрел криво, мутно так, ага. Дык ничо, я тоже так смотреть умею.

Встретили пасечников, поклонились. Эти тоже издаля кланяются, руки не подают. Сами в соломенных шапках и лаптях, зато шкуры на них — красота! Самый старый, с крученной в косички бородой, на загривке пчелиное гнездо тащил. От пасечников издалека сладко пахнет. У них целых три лавки, с травками целебными, с медом, ягодами да шкурами. Чо, Пасека-то большая, и говорят, на ту сторону, на север, шибко быстро лес растет, и людям, и обезьянам места хватает.

На той стороне торговой улицы, в кабине крана, сидел оценщик. Что-то сыпал на весы. Весов у него аж три штуки, а гирьки ему на Автобазе точили, и Голова к тому руку приложил. Сам кран давно развалился, но кабина где-то в сухости уцелела. Красивая, большая, со стеклами. Видать, маркитанты нарочно для оценщика приволокли. Народу кругом тьма шастала, к оценщику в очередь становились. Меняли обломки ценные на рубли и взад тоже меняли. Бродили антиресные такие, я аж про кабанью ногу забыл. Шамы встретились, мозгоеды чертовы, тьфу ты, не к ночи помянуть! Но на базаре они в глаза никому не смотрели, шли, рожи вниз опустив, тихонько так. Обезьян чужих тоже видели, не с Пасеки, это точно. Вдвое шире наших, красные, блестящие, ешкин медь, ну точно медведя на задних лапах! Накупили чего-то, телегу вручную за собой волокли. У самих кожа со спин кусками скручивалась, точно как у змей.

— Славка, ты глянь, с Марьино какие гости! Я тута с лаборантами лялякал… — Рыжий обтер жирные губы рукавом. — В общем, лаборанты грят так. Что если Пепел под низом опять горит, то Поля Смерти притягает. И не тока белые, может, зараза, и красные притянуть. А нео, заразы, в Поле лазиют. Кто сдохнет, а кто вона как… с тура может вымахать. Слышь, Славка, я что придумал…

— Не галди, — попросил я.

Мы добрались до лавки пасечников. Над входом в контейнер было красиво написано: «Все фигня, кроме пчел».

Поперек входа в лавку стояли двое кио. И пропускать нас не собирались.

Тут бы нам с рыжим к Хасану бы свернуть. Или лучше домой пойти. А чо, дома всяко лучше, чем вонь с Пепла нюхать. Но я чо-то про маманину просьбу вспомнил. А эти двое как раз вход в лавку пасечников загородили.

— Ты глянь, никак вояки пожаловали! — толкнул меня в бок рыжий.

Мог бы не шипеть, ешкин медь, я не слепой. А кио уж точно не глухие. Батя говорит, они в три раза лучше нас слышат и видят. Одинаково стриженные, в военной форме, и даже на морду почти одинаковые. Спереди на грудях — бирки с номерами, ремни, подсумки, всякие приспособы на них. И железо тонкими жилками сквозь кожу лезет, аж противно. Глянули на нас криво.

И тут я понял, кто за мной следил. Только я тогда не догадался, что они нас давно караулят. Что все нарочно подстроено, ага.

— Вам нельзя входить, — сказал парень с номером «сто шесть» на кармане. То есть там и цифры, и буквы, имена у них — в жизни не выговоришь. Но я три последние запомнил.

— Славка, кто, кроме пасечников, умеет в Полях Смерти всякую дрянь прожигать? — зашептал рыжий. — Никак вояки принесли на прожиг клинки новые. Или еще что похуже…

Это уж точно, подумал я. Чем они, ешкин медь, еще торговать могут, клюквой, что ли? Хотя… дядька Прохор у кио два бинокля купил, было дело. Дык до того — защитку у них брали и резину водолазную теплую, чтоб колодцы чинить, да не промерзнуть. Свою лавку кио редко открывают — не торговцы они, на базаре сидеть не любят.

— И откудова у вас така форма крепкая? — завистливо протянул Голова. — Нам бы такую, да, Славка?

Кио молчали. Издалека на нас стал поглядывать народ. Двое хотели тоже к пасечнику в лавку, так развернулись — и деру. С вояками никому связываться неохота. Огнем плюнет — без хари останешься, ага. А я стал думать — когда и что я с ними не поделил. Дык вроде ничо им не должен. Страшновато маленько с ними спор затевать. Но отступаться было поздно. Стыдно, люди видят. Откашлялся и говорю так вежливо, культурно:

— Слышь, тупорылый, жопу подвинь. Не один ты за медом пришел, ешкин медь.

Вояки — они странные. Иногда их по целому месяцу не видать, и никто не знает, где живут, где харчи находят. Но курей и поросят точно не разводят. Мужики старые толкуют, что у кио по городу несколько схронов есть, но к себе в гости не зовут. А к нам на базар приходят, когда на Пепле или еще где поблизости Поле Смерти зашевелится. Или если новое появится. Уж такой у них, у кио, интерес.

— Хомо, тебе лучше уйти. Пока есть чем ходить.

Это сказал Сто девятый.

Ох, до чего я их речь поганую не терплю! Вроде как русские слова, а выходит наизнанку. Инженер Прохор говорит, это потому, что кио — переделанные. К примеру, тот, что нам бинокли продавал, он не стареет. Лет двадцать прошло, а тут дядька Прохор того же удальца на базаре встретил. По номеру вспомнил. Не постарел, пес огнедышлый.

— Да кто ты такой, гнида пятнистая, чтобы в чужую лавку вход запирать? — Я сунулся, они плечами сдвинулись. Тулова у них жесткие, кулаком хрен пробьешь. Ну, думаю, сейчас врежет — и конец мне. Из соседних лавок торговцы повылазили, шумят, гадают, кто кого.

— Слава, не цепляйся, — пискнул Голова.

— Хомо, ты будешь ждать, — проскрипел Сто девятый, — пока мы не закончим здесь дела.

Я подошел к кио вплотную. Совсем вплотную не подойти — он руку выставил. На полбашки выше меня ростом, стоит прямо, будто кол проглотил. Нос ровный, челюсть будто из камня резана, глаза пустые, а губы вроде как ухмыляются, ага. Уж такие у них морды, у вояк. Ну и как я мог не цепляться, видя такую вот морду? Да я ему сразу захотел башку в плечи забить! Но мы ж на базаре, потому я сдержался. Я же не такой, как Бык. Вот Бык — он некультурный, он бы уже топором промеж ушей заехал.

— Хорошо, — говорю, — подожду. А вы чо обнялись? Вы другу дружке штыками пока жопы подрочите, а я подожду. А потом пойдем на пустошь, что ли?

Я понадеялся — может, кинутся. Тогда закон базара за меня будет. Но не кинулись. Вояки, ешкин медь, они и есть вояки.