Я видела, как несчастные женщины были вынуждены платить печальную дань за право подойти к бивуачному костру… Я видела их, покинутых всеми, гибнущих в снегу или под ногами тех, кто больше их не узнавал, в нищете на следующий день, жертвами тех, кто еще накануне испытывал к ним желание.

До некоторого времени казаки не беспокоили наши экипажи, но вскоре мы увидели их позади наших повозок. У меня не было воинственности Нидии, но при приближении тигра я почувствовала потребность его убить.

Надо было видеть этих казаков, нападающих в этих безлюдных снежных пустынях на наших солдат не для того, чтобы убить, а для того, чтобы ограбить их и оставить голыми под снегом. При этом первом появлении и этой внезапной тревоге Нидия восемь раз выстрелила из пистолета, пять раз попав в цель. Я постаралась не уступать ей. Какой-то солдат, целясь позади меня из ружья во врага, сказал мне:

– У вас дрожит рука… Неужели вам жаль этого подлеца?

Я выстрелила и принялась снова заряжать пистолет. Тут солдат заставил меня вздрогнуть от чисто воинского энергичного одобрения:

– Отличный выстрел!..

Разгоряченная Индия схватила карабин и уже готова была броситься в схватку, но тут послышался топот нашей кавалерии, заставившей казаков поспешно ретироваться.

В адрес Индии было высказано столько похвал, что мне было бы стыдно опорочить нашу дружбу своим недостаточно смелым поведением.

Случай вести себя смело предоставлялся нам неоднократно в результате бесчисленных налетов на багаж, обычную добычу казаков Платова. Достаточно было только увидеть вблизи этих грязных донских казаков для того, чтобы у нас появились силы дать им отпор.

Неподалеку от Вязьмы Индия, удалившаяся от меня на некоторое время, снова спасла нас благодаря своей энергии; там она схватилась врукопашную с одним казаком, который, увидев, что перед ним женщина, стал отчаянно смелым от желания. Судьба, к счастью, послала нам подкрепление, и казак, а также те, кто был с ним, потеряли желание нас преследовать.

Во время одной из атак спустя несколько дней после этого Индия, продолжая вести себя геройски, получила, находясь рядом со мной, серьезное ранение в висок. Ужас этой картины снова сделал меня женщиной, и я зарыдала от боли.

– Успокойтесь, – сказала мне эта отважная девушка. – Если я останусь в арьергарде, я пропала… Я не должна слезать с лошади.

И она осталась в седле с удивительной решимостью.

Толпа росла с каждой минутой, вслед ей несся смертоносный огонь русских батарей»26.

Отступление началось.

В ходе его тремстам тысячам мужчин суждено было погибнуть только из-за того, что Наполеон пренебрег маленькой русской принцессой…

Он слепо любил ее.

Г. Фляйшман

В то время как солдаты Великой армии гибли от голода и холода в степях, где некоторыми ночами термометр показывал минус 30 градусов, Мария-Луиза, не ведая о постигшей императора катастрофе, спокойно проживала в замке Сен-Клу.

23 октября часов около десяти утра, надев на голову ток из черного бархата, укутавшись в серое манто, она спустилась в парк в сопровождении госпожи де Монтебелло. Несмотря на легкий туман, они отправились на ежедневную прогулку, обсуждая «прекрасные новости», которые Наполеон, заботясь о состоянии духа императрицы, присылал почти ежедневно27.

Вдруг они увидели, как к ним бежит принц Альдобрадини, находившийся в состоянии большого волнения. Когда до женщин осталось два шага, он снял с головы шляпу и произнес вот такую неожиданную фразу:

– Ваше Величество! В Париже только что началась революция…

Императрица сразу же потеряла цвет карамельки. Представив себе, как ее тащат в тюрьму «Консьержери», а затем на эшафот, как ее тетку Марию-Антуанетту, она задрожала.

– Да кто же это сделал? – пробормотала она.

Принц, находясь в сильном волнении, сбивчиво объяснил, что генерал Мале явился ночью в одну из казарм с ложным декретом Сената в руках, в котором объявлялось о гибели императора и о назначении его, генерала Мале, военным комендантом Парижа.

Властный тон заговорщика ввел офицеров в заблуждение. Вскоре в сопровождении отряда национальной гвардии генерал Мале прибыл к министру полиции Савари, арестовал его и приказал доставить в тюрьму «Форс»28. После чего поступил точно так же с префектом полиции.

– В настоящий момент, – закончил свой рассказ принц, – Мале, поддержанный генералом Лаори, имеет под командой несколько полков. В его руках Городская ратуша, а его люди заняли позиции у заставы Сен-Мартен, у заставы Венсен, в префектуре полиции, на Гревской площади, на набережной Вольтера и на Королевской площади…

Мария-Луиза совсем приуныла.

– Надо спасать короля Римского, – сказала она.

И быстро вернулась в замок. За ней, вся в слезах, последовала госпожа де Монтебелло.

Спустя четверть часа была готова карета, на которой императрица и сын Наполеона собирались уехать в Сен-Сир. В карету уже начали спешно грузить чемоданы, но тут через парадные ворота замка галопом проскакал какой-то всадник.

– Успокойтесь! – крикнул он. – Все уже закончилось!..

Гонца от военного министра герцога де Фельтра срочно провели к императрице, и он объяснил, что же произошло в Париже.

Ранив выстрелом из пистолета в голову генерала Юлена, не поверившего в известие о кончине императора, Мале отправился к начальнику Генерального штаба генералу Дусэ. Но этот вояка не дал себя провести. Прочитав сфабрикованное заговорщиком постановление Сената, он вскричал:

– Это ложь!..

Тут рука Мале потянулась за пистолетом. Это было неосторожно с его стороны, поскольку адъютант Дусэ по имени Лаборд набросился на мятежного генерала и скрутил его.

– Теперь Мале со своими сообщниками находится в тюрьме, – добавил адъютант герцога де Фельтра. – Министр полиции и префект освобождены, в Париже все спокойно. Ваше Величество, вы можете больше не волноваться.

Мария-Луиза облегченно вздохнула.

Спустя два часа, вновь обретя спокойствие и непосредственность, она стала шутить со своими придворными дамами над неудобствами, которые испытывают люди, отправленные на гильотину…

Но Наполеон не стал относиться к этому происшествию с такой легкостью.

Когда до него, спустя семнадцать дней после этого, дошла почта с сообщением о том, что случилось, он, как говорят, «застыл, словно пораженный молнией».

Он никогда даже предположить не мог того, что кто-то посмеет поднять руку на его могущество. Но оказалось, что достаточно того, чтобы какой-нибудь блестящий генерал объявил о его кончине, чтобы империя оказалась на грани падения… Он был поражен и оглушен; было ясно, что при объявлении о его смерти никто в Париже даже не подумал о том, чтобы провозгласить Римского короля Наполеоном II.