В центре каре находилось несколько огромных клеток для крупных зверей из зоопарка. Вот в эти-то клетки японцы и сгоняли белых колонистов, попеременно потчуя их точечными, явно болезненными ударами прикладов и бамбуковых дубин. Там же взад-вперед неспешно прохаживался офицер с катаной на поясе. Я его узнал – это он заходил к нам в курильню с патрулем. Кто-то из французов начал вопить из клетки: «Проклятые япошки, да что вы себе позволяете! Что вы о себе возомнили, сукины вы дети?!» Офицер остановился и знаком приказал солдатам вывести француза. Беднягу мигом выволокли из клетки, подтащили к офицеру и натренированным ударом прикладов сзади по ногам поставили на колени перед офицером. У меня было такое ощущение, что я и мигнуть не успел, как японец, выхватив меч, молниеносно, одним стремительным движением правой руки, отсек лысую голову бессвязно бормотавшего проклятия француза и пнул ее своим начищенным до блеска хромовым сапогом, так сильно, что она остановилась, лишь докатившись до клетки и уставившись своими удивленными, недоумевающими глазами на пленных. Толпа зевак вокруг ахнула, а в клетках все как-то разом смолкли, так что над парком нависла гробовая тишина, в которой, казалось, было слышно мух, сразу же зажужжавших над телом казненного. А офицер, вытерев меч о гимнастерку одного из солдат и вложив его в ножны, продолжил неспешно прохаживаться взад-вперед. Позже я узнал его имя. Это был капитан Ичигава, который в тот же день возглавил Сюртэ Кошиншины и перебрался в желтое здание с наглухо закрытыми ставнями на Катина.

В ту же минуту посол Мацумото в сопровождении конвоя стремительно распахнул входные двери и, не обращая никакого внимания на вытянувшегося перед ним в струнку адъютанта Жака Коллу, вошел в кабинет генерал-губернатора, положил перед набычившимся, побагровевшим Деку бумагу на японском и не терпящим возражения, гавкающим голосом потребовал немедленного перехода всех французских сил, расквартированных в Индокитае, под высокое командование микадо. Задыхающийся от шока адмирал оказался в состоянии лишь отрицательно помотать головой, после чего был под руки, тычками прикладов в спину, выведен из кабинета и препровожден в один из казематов желтого здания с наглухо закрытыми ставнями. Под неусыпный надзор безжалостного капитана Ичигавы.

Когда Деку оказался за решеткой, его вразнобой приветствовали голоса французов из соседних камер. Из их обрывочных реплик перед адмиралом постепенно вырисовывалась ужасающая картина. Сначала в Лангшоне весь офицерский состав был приглашен японцами на праздничный банкет, после которого все до единого французы, присутствовавшие на обеде, были коварно обезглавлены молниеносными ударами острых как бритвы самурайских мечей. Во всех других частях Индокитая французские казармы были одновременно атакованы формированиями армии Ямато, а их обитатели немедленно расстреляны и перерезаны. Лишь трем генералам удалось спастись вместе со своими воинскими частями благодаря паническому бегству в сопредельные области Китая и Лаоса. Но перед тем как бежать, они тщательно и методично расстреляли всех до единого пленных коммунистов. Особенно отличился Алессандри[40].

На следующий же день молодой император Бао Дай[41] объявил из Хюэ об отмене договора о протекторате с Францией и распорядился начать формирование марионеточного правительства под покровительством Японии и новых структур местной исполнительной власти из числа активистов вьетнамских национал-социалистических организаций. Минода, сменивший Деку в кресле генерал-губернатора Кошиншины, назначил своего давнего боевого товарища Ииду комиссаром «Авангардной молодежи». Собрав на крупной манифестации в Шолоне членов этой организации, одетых в униформу и вооруженных заточенными бамбуковыми кольями, Иида зачитал им свое обращение на вьетнамском, в котором объявил о конце колониального рабства и о начале новой эры, во время которой каждый из присутствующих будет обязан служить делу процветания Великой Восточной Азии. «Каждый вьетнамец старше тринадцати лет, любящий свою родину, обязан вступить в ряды „Авангардной молодежи“, чтобы служить интересам своей страны!» – воскликнул он, и его речь потонула в аплодисментах. У этих людей уже сформировалась устойчивая привычка к овациям и громкому выражению согласия – они подчинились микадо так же, как до этого маршалу Петэну, в конце концов – какая разница? Отныне «Авангардная молодежь» была обязана помогать японцам в очистке территории после союзных бомбардировок, оказывать неотложную помощь пострадавшим, убирать трупы.

Рене и мне очень повезло в том, что тогда нам еще не было тринадцати.

17

Из тревожных перешептываний взрослых нам, детям, становилось ясно, что грядут большие перемены. Индокитай был заочно поделен лидерами союзных государств антифашистской коалиции на конференции в Потсдаме. По настоянию Сталина, капитуляцию японцев в Тонкине и Аннаме до шестнадцатой параллели должны были принять китайские националисты из армии Чан Кайши. В обмен советский генералиссимус согласился на то, чтобы аналогичные действия у нас в Кошиншине были предприняты войсками вице-короля Индии, графа Маунтбаттена Бирманского. Особенно беспокоился дядя Нам. Он почему-то думал, что англичане, придя из Бирмы, прикроют торговлю опиумом, несмотря на то, что при французах она приносила в национальный бюджет четверть всех доходов. Потихоньку он сплавил тетю Фын в лечебницу для душевнобольных. К тому времени от ее былой красоты уже не осталось и следа. Она вся как-то высохла, выцвела, пожелтела, ее скулы заострились, а выразительные некогда глаза, пленявшие дядю, помутнели, утратили всякое выражение и провалились в темные впадины глазниц. По утрам, до получения очередной дозы опиума, она поминутно ежилась, кутаясь в шерстяное одеяло, и то и дело потряхивала головой, словно бы подзывая нас к себе. На нее было жутко смотреть, и, откровенно говоря, я испытал облегчение, когда ее увезли в карете скорой помощи.

Дядя Нам продолжал покуривать трубку-другую в сутки, но употреблял теперь гораздо меньше, в строгом соответствии с предписаниями врача, заходившего к нам два раза в день и коловшего дяде в задницу витамины. Когда я заносил ему в спальню лекарства и оставлял их на столике у массивной резной кровати, заставленном термосами, чайничками и чашечками, он снова узнавал меня, иногда гладил по голове и обещал, что, мол, «когда это все закончится», я наконец встречусь с моей мамой. «Бедный малыш», – вздыхал он, но, как мне казалось, слегка притворно. Освободившись от своих обязанностей по курильне опиума, я дни напролет бесцельно катался по центральным улицам на своем любимом велосипеде, вплоть до наступления темноты и комендантского часа.

Японцы готовились к обороне. Привычным стало зрелище полуголых пленных французов, сбитых летчиков ВВС США, загорелых до красноты, подобно вареным ракам, которые день и ночь неустанно рыли траншеи для японцев под их неусыпным присмотром. Им запрещали прерывать работу даже во время бомбардировок, что превращало их в живые мишени для союзников. Союзники в те дни бомбили ежедневно. Над городом повис густой, плотный смог от дыма пожаров. Наше бомбоубежище находилось довольно далеко от дома, в публичном доме в нескольких кварталах от нас. По иронии судьбы, у проституток было гораздо больше шансов на спасение и выживание. Так как сирены, возвещающие о налетах, взвывали порой десятки раз в день, мы не всегда успевали туда. В этих случаях мы прятались дома под кроватями и столами, накинув на себя для надежности еще по несколько матрацев.