Неподалёку от вокзала на Нортумберленд-авеню располагалось несколько гостиниц, но сами их названия — «Гранд», «Виктория», «Метрополь» — давали понять, что мой бюджет на них не рассчитан, и в конце концов я нашёл местечко на набережной, рядом с мостом… настолько рядом, что всё вокруг громыхало каждый раз, когда мимо проходил поезд. Гостиница «Гексам» почернела от копоти и изрядно обветшала. Ковры протёрлись до дыр, люстры перекосило. Но простыни были чистыми, ночлег стоил всего два шиллинга, и, стерев сажу с подоконника, я был вознаграждён видом на реку, по которой медленно ползла гружённая углём баржа. Я поужинал в гостиничном ресторане, почитал в номере до полуночи, после чего меня накрыл тревожный сон.

С инспектором Джонсом мы договорились встретиться назавтра в полдень, на Риджент-стрит, возле кафе «Рояль» — ровно за час до назначенного времени. Мы подробно обсудили детали — всё-таки в обществе друг друга мы провели в поезде тридцать часов — и разработали план, который, как нам казалось, учитывал все возможные варианты. У меня — красный тюльпан, я играю роль Мориарти, а Джонс сидит за столом, достаточно близко для того, чтобы слышать возникшую беседу. Мы сошлись во мнении о том, что едва ли Кларенс Деверо появится лично. Во-первых, зачем подвергать себя такой опасности? Во-вторых, его агорафобия — на прогулку по Риджент-стрит, даже в закрытом экипаже, он не отважится. Он наверняка пришлёт вместо себя сообщника, а тот будет ждать, что Мориарти придёт один.

А дальше? События могут развиваться по трём направлениям.

Самое удобное: меня кто-то встречает и сопровождает до дома или гостиницы, где остановился Деверо. В таком случае Джонс тихонько идёт за мной — прикрыть меня и, само собой, узнать адрес места, куда меня приведут. Вероятность номер два: сообщник Деверо знает, как выглядит Мориарти. Он мгновенно поймёт, что я — подставное лицо, и просто уйдёт. При таком развитии событий Джонс незаметно выскользнет из ресторана и пойдёт за ним следом вплоть до места назначения — по крайней мере, мы получим представление о том, где скрывается Деверо. Третий вариант — не придёт вообще никто. И всё же о чудесном спасении Мориарти у Рейхенбахского водопада написали все лондонские газеты, и у нас были основания полагать, что Деверо числит Мориарти среди живых.

В лавке цветочника у вокзала я купил красный тюльпан, прикрепил его к петлице и направился к кафе «Рояль», в самом центре города. Чикаго гордится своей Стейт-стрит, нью-йоркский Бродвей ослепляет роскошью, но эти улицы, позволю себе заметить, не могут соперничать с Риджент-стрит в элегантности и изыске, с её прозрачным воздухом и впечатляющими классическими фасадами домов. В обоих направлениях проносились экипажи, они лихо вписывались в поворот и утекали из поля зрения бесконечным потоком. Тротуары кишмя кишели зеваками и беспризорниками, английскими джентльменами и иностранцами, но, в первую очередь, дамами, безукоризненно одетыми, в сопровождении слуг, сгибавшихся под тяжестью покупок. Что же они покупали? Я изучил витрины: парфюмерия, перчатки, ювелирные изделия, ванильный шоколад, настенные часы с позолотой. Казалось, здесь нет ничего, что стоит недорого, и почти ничего, что приносит какую-то пользу.

Джонс уже ждал меня, он был в костюме и, по обыкновению, опирался на свою палку.

— Гостиницу нашли? — спросил он. Я сказал, как она называется, дал адрес. — Добрались туда легко?

— Мне дали чёткие инструкции, а от вокзала это близко.

— Прекрасно.

Джонс бросил подозрительный взгляд в сторону кафе «Рояль».

— Отличное место для рандеву, — пробормотал он. — Но как он вас тут найдёт, не представляю. А идти за ним по следу, да так, чтобы остаться незамеченным, — задача, мягко говоря, не из лёгких.

Он был прав. Даже вход с Риджент-стрит — три двери за тремя колоннами — подразумевал, что есть несколько способов попасть внутрь и выйти наружу, и когда мы вошли, было неясно, где, собственно, должна произойти встреча: здание представляло собой мешанину из коридоров и лестниц, баров, ресторанов, комнат для переговоров — некоторые из них укрывались за зеркальными ширмами, доступ к другим был частично скрыт выставленными напоказ цветами. Не было нам на руку и то, что обедать сюда собиралась, наверное, половина Лондона. Я никогда не видел подобного сборища благополучных и состоятельных. Кларенс Деверо со своими подельниками, возможно, уже был здесь и замышлял очередное убийство или налёт на Банк Англии — но попробуй найди их в этом вертепе! Шум стоял неимоверный, так что хотя бы услышать кого-то было совсем непросто.

Мы выбрали первый этаж — высокие потолки и атмосфера народного гулянья создавали, как казалось, очень удобную обстановку для встречи двух незнакомых людей. Прекрасное помещение украшали бирюзовые колонны и орнамент из позолоты, на вешалках висели цилиндры и котелки, люди теснились за мраморными столами, официанты в чёрных фраках и длинных белых передниках прокладывали себе дорогу, будто циркачи, а заставленные яствами подносы так и летали над их плечами. Чудесным образом нам удалось найти два столика по соседству. Мы с Джонсом как вошли, не обменялись ни единым словом. И если кто-то вёл наблюдение, он бы решил, что мы понятия не имеем о существовании друг друга. Я заказал небольшой бокал портера. Джонс достал французскую газету и попросил официанта принести чашку чая.

Итак, мы сидели за соседними столиками, не видя друг друга, а минутная стрелка часов на стене напротив поднималась всё выше и выше. По мере приближения назначенного часа Джонс становился всё более сосредоточен — я это чувствовал. Он уже убедил себя: нас ждёт разочарование, и незачем было носиться с высунутым языком по континенту. Но ровно в час в дверях появился человек и стал оглядывать комнату, всматриваясь в гостей. Джонс рядом со мной превратился в натянутую струну, а веки его глаз — всегда серьёзных — сошлись в напряжённом прищуре.

Пришельцем оказался стильно одетый мальчишка лет четырнадцати, похожий на телеграфиста, — в ярко-синей курточке и чёрной шляпе-котелке. Видно было, что он не в своей тарелке, будто одежда, которую его заставили надеть, была для него непривычной, да и по размеру не подходила, предназначаясь для фигуры поджарой и сухой, а он такой фигуре являл полную противоположность. Круглый животик, короткие ноги, пухлые щёки — он, скорее, напоминал купидонов, украшавших ту самую комнату, где мы в эту минуту сидели.

Он увидел меня — вернее, тюльпан в моей петлице, — в глазах что-то мелькнуло, и начал ввинчиваться в толпу. Добравшись до меня, он без спросу уселся напротив и закинул ногу на ногу. Это само по себе было проявлением наглости, здесь совершенно неуместной, но теперь, когда он оказался рядом, я сразу понял: к телеграфной службе он не имеет никакого отношения. Он производил впечатление человека, много на своём коротком веку повидавшего. Было в его глазах что-то странное, какая-то затянутая влагой пустота, будто глаза эти видели только зло, в самых разнообразных его проявлениях. При этом ресницы у него были пушистые, зубы белые, губы полные, и каким-то образом он был и красавчиком и уродом одновременно.

— Кого-то ждёте? — спросил он. Голос был сипловатый, почти мужской.