головах, не дождались. Выпили по второй и снова затянулись дымком сигарет. Время шло, но дурмана в головах по-прежнему не было. Только ноги перестали держать.

Цепляясь за коробки, собутыльники рухнули на асфальт у стены здания. Опьяневшие тела были неуправляемыми. Языки заплетались. А в головах между тем свежо и ясно, как будто они жили отдельно от туловищ. Водка не могла замутить того, чего не было в черепах. Жизнь для приятелей одномоментно потеряла смысл.

Красноносый стал крыть себя за то, что оказался придурком, отказавшись от мозгов. Утверждал теперь, что надо было продать душу, совсем другое было бы дело.

А прохожие в это время живо прибирали к рукам водку. Впрочем, собутыльников это уже не заботило.

Под утро следующего дня приятели оклемались, подняли свои тела на дрожащие ноги.

– Что делать будем? – спросил тощий. – Надул фокусник. Такой фокус мне ни к чему. От водки никакого проку. На душе противно.

– Да к черту эту душу, – плюнул красноносый. – Без нее вполне можно обойтись. Сбагрил бы за милое дело. На кой ляд оставил, пожадничал. Живем без мозгов, проживем без душ.

– Так в чем же дело? – раздалось за спинами. – Покупаю!

Обернулись, тупо наткнулись взглядами на Прондопула. Тот стоял метрах в десяти, но голос раздавался рядом. Раскрыл ладонь с толстой пачкой новеньких купюр. Будь у парней на месте мозги, один вид денег заставил бы их опешить и переводить в количество бутылок, но сейчас глядели безучастно. Потом тощий скривился и ткнул грязным пальцем в костюм Прондопула:

– Меняю на такую спецовку.

– Такую спецодежду заслужить надо! – холодно отказал Прондопул. – Она в единственном экземпляре.

– Мне нравится бабочка, – показал пальцем красноносый.

– Мне тоже, – подтвердил тощий.

– Ну что ж, сделка состоялась! – объявил архидем. – Я забираю души!

Когда чуть позже на улице появились первые утренние пешеходы, они обнаружили на тротуаре возле стены здания два мертвых тела. Трупы были голыми, но на шее у каждого красовался галстук-бабочка кроваво-вишневого цвета.

Собралась толпа, позвонили в полицию. За спинами любопытных возник Прондопул. Кто-то из людей обратил внимание, что у того на шее такой же галстук-бабочка, и показал рукой:

– Бабочка.

– Они получили, что захотели, – обыкновенно пояснил Прондопул. – Это их выбор. Нынче очень просто купить мозги и души. А вот в пятнадцатый год правления Тиверия кесаря Ирод Антипа не сумел. Не следовало на него полагаться. Надо было все самому сделать. Повернуть бы вспять, да не стоит сейчас, все равно конец всему наступит. – И медленно стал удаляться.

Прохожий раскрыл рот от изумления и замахал руками:

– Остановите его! Он что-то знает! – прокричал в спину Прондопулу.

Другие оглянулись, но никого не увидели, недоуменно посмотрели на кричавшего. А тот притих, думая, что все ему померещилось.

Глава седьмая

Ирод Антипа

Тетрарх Галилеи и Переи Ирод Антипа беспокойно топтался в притворе своего дворца в Ципори.

Дворец был построен из дорогих камней, обрезанных пилой и обтесанных по размеру. В основании дворца также заложены дорогие камни в десять и восемь локтей. Внутри дворца радовало глаз дерево ливанское, а столбы, полы и перекладины сделаны из кедра. Большой двор огорожен рядами тесаных камней.

Это был один из старых дворцов прежних царей. Он давно напрашивался на переустройство, но Ирод Антипа не спешил с этим. Тетрарх млел от него, испытывал от старины особый трепет, чувствовал здесь присутствие духов прежних властителей, их величие и славу.

Величие прошлого не давало Антипе покоя. А еще не давал покоя тетрарху римский прокуратор Иудеи, Понтий Пилат. И сильно раздражал своими проповедями бунтарь – Иоханан Креститель, отхватить бы ему язык по самую глотку.

Все слилось воедино.

Понтий Пилат обитал не близко, в Кесарии, в своей ставке, либо наезжал в Ерушалаимский дворец, помнивший славу Ирода Великого. Ирод Антипа предполагал, что Рим поручил прокуратору не только править Иудеей, но и совать нос в его дела и дела его брата Филиппа, изрядно зажравшегося в Итурее и Трахонитской области. Хотя над всеми ними распустил крылья римский наместник Сирии, но уж очень беспардонно и подозрительно часто Пилат интересовался событиями за пределами Иудеи. У самого под носом, в Ерушалаиме, подчас творилось невесть что, а он из кожи лез, других мордой в дерьмо тыкал. И облизывался от удовлетворения, как шакал над падалью.

Тетрарх понимал, что, по доносам Пилата, Рим в одночасье может выпотрошить его с братом из царских одежд. В лучшем случае плюнуть в душу и выбросить вон, а в худшем – раскорячить на перекладинах и отдать воронью на пожирание. Поэтому Антипе приходилось постоянно быть начеку, дабы ладить и с римским наместником Сирии, и с римским прокуратором Иудеи, чтобы не потерять власть в своих пределах. Удовольствие от таких потуг, надо заметить, как от деревянного кола в заднем проходе. Но что делать, если страх утратить власть нешуточно изводил тетрарха. Немало этот страх подогревался еще Иохананом Крестителем.

Последнее время доконали Ирода Антипу доносы сыщиков о бунтарских речах новоявленного проповедника, слонявшегося по разным землям прежней империи Ирода Великого. Крестителя явно заносило, он открыто лез на рожон. Нес чистейший бред. Призывал людей покончить с властью Рима, говорил, что ее следует сковырнуть иудеям и галилеянам, как нарыв на ягодице. Иоханан не крестил римлян, гнал от себя, обещая спалить их огнем. Его мятежный дух захватывал людей, увеличивая ропот среди них. Ирод Антипа всегда умело разделывался со своими недругами и хулителями, пикнуть не успевали, как оказывались в руках стражи. Однако с Крестителем был не тот случай, чтобы выпячивать крутой нрав. Уж очень он стал известен в народе. Его бред не сходил с языков.

Ныне Иоханан пребывал в пределах тетрархии Ирода Антипы. И тетрарх не на шутку опасался, что римский правитель Иудеи проявит недовольство его бездействием.

И Антипа не ошибся. От Пилата явился вестник к нему и к Филиппу. С малозначимыми вопросами о налогах в первую очередь и с вопросом о Крестителе в последнюю очередь.

Но Антипа понял, что последний вопрос на самом деле является главным. А когда вестник сказал, что прокуратор весело улыбался, слушая сообщение об Иоханане, это только укрепило мысли тетрарха. Он хорошо чувствовал Пилата, знал, что улыбка прокуратора могла в мгновение ока превратиться в звериный оскал. Он и сам был таким, поэтому лучше многих осознавал настроение римского правителя Иудеи.

Определенно Пилат не считал речи неуемного Крестителя бредом сивой кобылы. Он видел в них попытку Иоханана, разрушить повиновение темного люда римскому могуществу.

Ирод Антипа удерживался на своем троне