– Грей, нам нужно поговорить! Это очень важно!

– Извините, мистер Четвин, – послышался жалобный голосок Миллисент в дверях. – Я говорила, что вы заняты, но мисс Хантер меня не послушалась.

– Вы не виноваты. Можете продолжать свою работу, – холодно произнес Грей, презрительно посмотрев на Лаллу.

Миллисент пролепетала что-то невнятное и удалилась, неслышно притворив дверь. Грей опустил глаза на бумаги и пробурчал:

– Ты видишь, что я сейчас занят?

Лалла и не думала уходить.

– Настолько занят, что не захочешь поинтересоваться самочувствием своей сестры?

Оба мужчины невольно подняли на нее глаза, и она заметила в них неподдельное волнение.

– С ней что-то случилось? – Грей нахмурил брови.

Лалла подумала, что обсуждать утреннее происшествие в присутствии помощника Грея не стоит, и вежливо предложила:

– Тодд, вы не могли бы оставить нас ненадолго?

О’Коннор еще несколько секунд неуверенно топтался на месте, заглядывая в глаза хозяину, будто испрашивая разрешения выйти.

Грей едва заметно кивнул, и Тодд О’Коннор поспешно скрылся за дверью. Лалла заметила, как он сконфужен.

Наконец они остались в кабинете одни. Еще некоторое время Грей перебирал бумаги, складывая их в аккуратную стопку и явно оттягивая начало разговора.

– Ну, что случилось? – наконец спросил он, понижая голос.

Лалла подошла к столу.

– Эллиот Роллинз… Он сумасшедший! И если ты не остановишь его сейчас, потом может быть слишком поздно. Он затеял что-то ужасное. Я очень волнуюсь за Дейзи!

Грей склонил голову набок и снисходительно улыбнулся.

– Мистер Роллинз, конечно, нездоров, но, уверяю тебя, он никому не причинит вреда. Он как противная муха, надоедливо жужжащая над ухом, а по большому счету – несчастный человек.

– Безвредный?! Несчастный?! – закричала Лалла, давая выход накопившемуся гневу. – Но этот отвратительный человек заявил сегодня утром твоей сестре, что это она столкнула твою жену в овраг той ужасной ночью. Он заставил ее страдать! Дейзи еле добралась домой. Ах, Грей, если бы ты видел, как она была подавлена, ты не был бы так хладнокровен.

Грей слушал ее совершенно спокойно.

– Дейзи прекрасно знает, что Роллинз не в себе. И не должна принимать его слова близко к сердцу и так расстраиваться, – отрезал он наконец.

Нервы Лаллы были напряжены до предела. Она не могла понять, как человек, которого она любила когда-то, может быть таким бесчувственным. Усилием воли она заставила себя успокоиться.

– Сдается мне, у тебя просто каменное сердце, Грей Четвин. Или жалкий кусок земли Бентона тебе дороже безопасности собственной сестры?

Поняв, что ничего не добьется, она резко повернулась и, подобрав подол юбки, быстро направилась к выходу.

Однако Грей опередил ее. Прислонившись спиной к двери, он преградил ей путь. Лалла почувствовала на себе его тяжелый взгляд. Сердце девушки упало: отчаяние душило ее, отнимая последние силы.

– Останься, Лалла, прошу тебя… Присядь, – тихо произнес Грей.

Она удивленно посмотрела на него. Неужели ей удалось сломить этого самодовольного человека? Лалла подошла к одному из обитых дорогой кожей стульев и села.

В комнате стало тихо. Грей застыл, опустив руки в карманы брюк и невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль. Неожиданно он повернулся и, не говоря ни слова, подошел к маленькому столику у окна, уставленному множеством графинов, плеснул что-то в рюмку и протянул Лалле. Она поднесла напиток к губам и почувствовала тонкий запах превосходного бренди.

Дождавшись, пока она выпьет, Грей заговорил:

– Теперь ты успокоилась?

Лалла кивнула. Она почувствовала, как тепло разливается по телу. Охватившая ее дрожь наконец унялась. Лалла принялась рассматривать кабинет Грея. Это было большое помещение, явно обставленное мужчиной. Ничего лишнего – письменный стол, несколько стульев для посетителей да секретеры, набитые бумагами и книгами. Над камином висел портрет отца Грея – Саймона Четвина, величавого и строгого мужчины. Казалось, он молчаливо наблюдал за происходящим.

– Я поражен, мисс Хантер. Неужели вы действительно думаете, что я не забочусь о благополучии своей сестры? – спросил Грей.

В эту минуту он казался особенно хмурым. Лалла заметила, с какой злостью он пододвинул стул, прежде чем снова занять место за письменным столом.

– Не понимаю, почему Дейзи вдруг так испугалась Роллинза. Мало ли что взбрело в голову какому-то сумасшедшему! Почему-то раньше она не придавала такого значения его безумному бреду.

– Так ты собираешься наконец что-нибудь предпринять, чтобы остановить Роллинза? – решительно спросила Лалла.

– Конечно. Я непременно поговорю с Бентоном, и больше ноги его племянника не будет в Диких Ветрах.

Лалла, разумеется, не ожидала, что все разрешится так просто. Она думала, что опять встретит сопротивление, и уже приготовилась сражаться. Теперь же ей ничего не оставалось, как только поблагодарить его. Сдерживая волнение, Лалла поднялась и направилась к выходу.

Уже закрывая дверь, девушка услышала за спиной едва различимые слова: «Хм, каменное сердце. Значит, не совсем каменное…»

Она поспешила успокоить подругу, что Эллиот Роллинз больше не будет так пугать ее.

Грей сдержал свое слово.

В каком бы уголке усадьбы ни появлялась Лалла, нигде, слава Богу, она не находила следов Роллинза. Они с Дейзи могли путешествовать верхом, не опасаясь, что из-за деревьев неожиданно появится страшное бородатое лицо с дьявольски сверкающими глазами.

Но несмотря на то что просьба Лаллы была выполнена, в их отношениях с Греем ничего не изменилось. Встречая ее за обедом или во время прогулки, он оставался неизменно вежлив и обходителен, однако сохранял дистанцию. И хотя эта манера держаться не сулила ей ничего хорошего, Лалла все же предпочитала такого Грея – по крайней мере она чувствовала себя спокойно.

Однако в долгой череде однообразных дней наступил один, когда Лалла осознала наконец, как ошибалась, перестав бояться Грея Четвина. Именно этот человек по-прежнему представлял для нее огромную опасность.

Обычно после ленча Лалла удалялась в свою временную художественную студию. В этой комнате, расположенной в дальнем крыле большого дома, вдали от суматохи и шума, она могла чувствовать себя свободно.

Рисуя, она мысленно постоянно возвращалась к самым первым месяцам своей жизни во Франции, когда весь мир казался ярким, сочным и свежим, словно красочная детская книжка, когда она упивалась радужными грезами и не хотела вспоминать о прошлом.