— не слишком-то твердо — и взялся за боковую стропу. Рука Марио, крепкая и уверенная, легла на плечо. Было холодно — и внутри, и снаружи. В свете прожекторов трапеции выглядели другими — тонкими странными темными линиями. Анжело и Папаша

Тони на второй ловиторке тоже смотрелись по-другому, больше, чем обычно. До сознания долетали обрывки слов:

— Впервые на арене… самый молодой воздушный гимнаст, когда-либо выступавший в цирках Америки… к Сантелли присоединился новый член труппы… Марио и Томми Сантелли на двойной трапеции…

Когда они спустили трапецию, Марио шепнул:

— Свет глаза не слепит?

— Нет.

— Хорошо… вперед!

Внутренние часы начали отсчитывать ритм без участия сознания. Раз: четыре ладони хлопают о перекладину. Два: долгое скольжение, высокий пик, возвращение. Три: снова пик — во вспышке незнакомых огней Томми увидел тонкую темную линию сетки внизу. Четыре: полет в пустоте, шлепок рук Папаши

Тони об его запястья, напряжение плечевых мышц… Не видя, Томми знал, что Марио так же попал в хватку Анжело, и тела их сейчас изгибаются с отточенным до автоматизма сходством. Обратный кач, переворот лицом к мостику, снова полет, секундный ужас, от которого он так никогда и не избавился — а вдруг трапецию отнесло ветром — нахлынувшее облегчение, когда перекладина оказывается под пальцами, равновесие, чтобы ни один край не перевесил, не испортил полет. Стиснутые ладони. Долгий грохот барабанов, или это собственное сердце? Ноги ощутили поверхность мостика, и Томми услышал свои первые аплодисменты — накатывающие, нарастающие, будто шум крови в ушах.

Странно, но он не ощущал ни восторга, ни гордости, только причудливое опустошенное облегчение. Восторг придет позже.

Он смотрел, как убирают трапецию. Позже — Томми слышал, как это обсуждали — он будет осенять себя крестом в этом небольшом перерыве. Но не в первый раз.

На мостик ступил Папаша Тони, и Марио отцепил одиночную трапецию.

— Хорошо, — шепнул он, — ты справился. Теперь не путайся под ногами.

Томми напряженно следил за трюками, которые знал до того хорошо, что мог увидеть их во сне. Двойное заднее сальто Марио, два с половиной сальто вперед Папаши Тони, пассаж.

Нервно потирая запястья, Марио прошептал:

— Освободите больше места.

Передав Марио перекладину, Папаша Тони что-то тихо сказал. Томми не разобрал слов, но уловил вопросительную интонацию. Марио кивнул. Папаша Тони поднял руку, давая сигнал Ламбету. Обычно финальным трюком было двойное с пируэтом — два сальто с полувинтом между ними. Номер закрывал Папаша Тони, хотя в последнее время вместо него, бывало, выступал Марио.

Сегодня Большой Джим выкрикнул имя Марио.

— А теперь… леди и джентльмены… труднейший трюк в истории воздушного полета… Марио Сантелли попытается исполнить тройное сальто в руки к ловитору… Марио Сантелли!

Томми вскрикнул вслух.

Я и не знал…

Марио сошел с мостика. Лишний раз раскачавшись, направил трапецию вперед, вперед, на практически неправдоподобную высоту. Когда стропы почти сложились, он отпустил перекладину, опрокинулся назад в невероятно быстром кувырке, затем сделал второй — немыслимым образом выше, чем первый, третий, падение… Томми забыл, как дышать… В последнюю долю секунды Марио выпрямился, и Томми почувствовал (с рывком, от которого стало больно глубоко внутри), как его запястья встретились с руками Анжело. Хватка было соскользнула, но в последний момент, когда казалось уже, что он улетит в черную пустоту позади ловитора, укрепилась.

Собственное отрывистое дыхание звучало громче, чем крики и отдельные аплодисменты. Марио и Анжело качались вместе, Анжело сиял.

Легко прыгнув обратно на мостик, Марио повернулся к зрителям, изящно поднял руку и помахал, ожидая оваций. И они пришли — оглушительные, становясь все громче и громче. Один за другим гимнасты ныряли в сеть, кувыркались с ее края и покидали манеж, и клоуны выбежали на финал.

Томми почти забыл, что сегодня исполнилась мечта всей его жизни. Исполнилась благодаря Марио, который нашел время и силы придти и вбить в него здравый смысл. Ему снова стало стыдно.

Не успела закрыться занавеска входа, как Анжело крутнулся к Марио и сграбастал его в медвежьи объятия. Папаша Тони словно светился изнутри, лучась гордостью и счастьем. Бледный и осунувшийся, Марио начал дрожать.

Томми метнулся к стопке накидок и набросил одну ему на плечи. Марио выдавил улыбку.

— Эй, парень, понравилось?

Едва соображая, что делает, Томми обхватил его за пояс. Руки Марио сомкнулись у него на плечах, и Томми выдохнул:

— У тебя получилось! Ты сделал тройное сальто! Но почему ты не сказал мне… даже не сказал, что собираешься его попробовать?

Марио засмеялся. Он почти уже снова превратился в самого себя.

— Решил, что с тебя и без того на сегодня хватит впечатлений. Ладно, ладно, давайте не будем дорогу загораживать.

Ни Анжело, ни Папаша Тони не сказали Томми и слова по поводу его первого выхода. Но он считал вполне естественным, что все внимание и восхищение направлены на Марио. Пока они шли к фургону, рука Марио лежала у Томми на плече. Спустя минуту он отнял ее и спросил:

— Что это, Том?

Удивленный и слегка сконфуженный, Томми потрогал значок, прикрепленный к изнанке топа возле шеи. Как-то автоматически, сам того не помня, он переколол его с рубашки на сценический костюм. И только сейчас заметил. Щекам стало горячо.

— О, это… это же значок со святым. Ты сам мне его дал.

— Будь я проклят. Наверное, он присматривает за нами обоими. Я был прав. Так и думал, что с тобой… мне повезет.

Темные горящие глаза неотрывно смотрели на Томми. Так они стояли с минуту, и ладонь Марио лежала у Томми на плече. Потом Марио вздохнул и улыбнулся.

— Беги, Везунчик. Твои родители наверняка хотят знать, не свернул ли ты себе шею.

— Марио, ты волшебник! — прогудел кто-то, и Томми увидел стоящего перед фургоном Ламбета.

За ним гомонила