— Я не понял, вы что, так и будете на нас зырить все время? — возмутился Николай, в недоумении рассматривая зрителей партера.

— А вы полагали, что мы позволим вам еще раз обмануть государство? — с сарказмом спросил его мужчина. — Может, хватит дурачить нас? Все! Кончилось ваше время, аферисты! Хватит! Домой пора! В Кантемировку! Аля-улю!

Николай с омерзением отвернулся от «комиссии» и вял за грудь Анну Семеновну, всуе пытаясь побороть отвращение и пробудить в себе желание. Анна Семеновна, восприняла этот жест, как команду «Старт!», и стала своей шершавой рукой проворно тормошить поникшее, оскорбленное и униженное хозяйство Николая.

Тот в свою очередь сквозь складки кожи достиг влажной, волосатой, жесткой, словно сапожная щетка, дряблой «киски» своей «жены» и, закрыв глаза, стал с усилием представлять себе, что он лежит с Жанной Фриске. Потом пытался представить Анну Семенович, но чувствовал только Анну Семеновну.

— Видите? — комментировала, призывая к вниманию своих коллег, худая женщина, — Как он смешон в своей лжи! Я так и знала! Я была абсолютно уверена! У него ничего не выходит и не выйдет! Потому что он женился только из-за прописки и штампа в паспорте! Это брачный аферист! Импотент!

— Тихо вы! Вы мне мешаете сосредоточиться! — вскричал Николай разражено! — Ты можешь пососать? — шепотом обратился он к Анне Семеновне.

— Конечно, милый! — мурлыкнула Анна Семеновна, обдав Николая запахом мокрой пепельницы, и, словно опытный дайвер, нырнув под простынь, принялась с жаром обрабатывать «малыша». Через десять минут Николай Заколупов почувствовал, что дела пошли на лад. Он ласково отстранил голову Анны Семеновны и, перевернув ее на спину, легко вошел в ее необъятную Вселенную. Уткнувшись в конопатое плечо женщины, чтобы не видеть лица, он стал торопливо совершать фрикиции. «Скорее бы конец! Скорее бы!

Ну, давай же!» шептал он про себя, слыша возле уха пыхтение и постанывание Анны Семеновны.

— Кажется, пошло дело, — сказала женщина.

— Ага, — согласился прыщавый, — Конечно, она же ему пососала! Так бы и я мог…

— В смысле — пососать? — спросил Мошонкин.

— Да нет. Возбудиться, — смутился мужчина и поправил свой аккуратный пробор.

— Давай, парень! — переживал полицейский, — Жми! Сделай ее!

— Ты на нее смотри! Смотри на нее! Она же твоя жена! — приказывала женщина. — Что — противно?

— Прекратите комментировать сейчас же! — прикрикнул на них Николай, — Что же это такое! Вы что на футболе?

— Да, ребята, мы же мешаем ему… — согласился полицейский.

Наконец Анна Семеновна с хриплым, сдавленным криком висельника, кончила, возвестив привередливым законникам и фарисеям о том, что любовь, Правда и Закон восторжествовали! Некоторое время Николай, тяжело дыша, лежал без движения на обширном теле Анны Семеновны, как на копне сена.

— Мущщина! Живой? — тронула его за плечо женщина. Мошонкин хохотнул.

— Ну что, Николай! Поздравляю! — рябой мужчина с доброй улыбкой пожал руку лежащему Николаю, — Ведь можно было сразу по-хорошему. По-простому, по-русски, как мужик, без ваших провинциальных кантемировских фокусов? Мы же ничего сверхъестественного от вас не требуем?! Разве не так?

— Так, — согласился Николай.

— А иначе, как мы выявим брачных авантюристов и подлецов, пользующихся бесправными и бедными москвичками? Так ведь?

— Так, — согласился Николай.

— Держи краба, братан! — полицейский по-доброму встряхнул руку Заколупина, — Так держать! Тока ты частишь немного. Ты как спринтер, а надо как марафонец. Бабе надо помедленнее и подольше, чтобы она удовольствия схватила. Мне мой психоаналитик всегда так говорил. Быстро не надо, мы же не животные!

— Энее-бене-рекс! Квинтер-финтер-жекс! Эене-бене-раба! Квинтер-финтер-жаба! Вы поняли, что я имею в виду? А? Николай? — хохотнула женщина-комиссар, — Мы встретимся теперь через полгода! Раз в полгода мы проверяем законность и легитимность браков. Нас не наебешь! Так что, Николай, прощаемся ненадолго! — она хитро подмигнула Николаю и игриво погрозила ему пальчиком. — Адье! Полгода плохая погода! Полгода почти никуда!.. — фальшиво пропела она.

Анна Семеновна, не одеваясь, босиком, проводила гостей до двери, закрыла за ними. Николай сидел в кровати, укрывшись грязной, пахнущей мочой, простынею, тупо уставившись на черного таракана, медленно и бесстрашно ползущего по обутым в лапти ногам невезучего переселенца, законченного мертвеца, лежащего в безлюдной степи возле повозки, на картине русского художника Сергея Васильевича Иванова.

КОНЕЦ

1.

Сухоглотов Аркадий тяжело, словно тяжелоатлет штангу, оторвал голову от стола, взял ее, словно вес, с хрустом покрутил ею в разные стороны и, наконец, облизав пересохшие губы, окончательно проснулся от неясных резких звуков, происходивших где-то неподалеку, внутри его сознания. Немного посидев в странной, недоделанной до совершенства позе, он, наконец, понял природу этих мерзких звуков, соединяющихся в незнакомый атональный мотив. Это были сочные звуки скрипки, доносившиеся справа, где жила соседка Роза Циплак со своим маленьким ублюдком, сыном Эдиком.

— Скрипач, в жопе хуй, — горько и болезненно усмехнулся Сухоглотов Аркадий и полез в холодильник, где по его прогнозам должно было стоять пиво, но не стояло. Пришлось попить простой, с привкусом железа, воды из-под крана.

2.

— Мам! Послушай, как я уже умею! — раздался из кухни голос Эдика. Мама, стоя у зеркала, увлеченно и торопливо создавала свой облик, красила губы, подрисовывала глаза, накладывала тени.

— Сейчас! — отозвалась она. Взглянула на часы. Она опаздывала.

— Давай, сынуля, что там у тебя… — она присела на табурет.

— Вот! Слушай… — Эдик взял скрипку на плечо, прижал подбродник, закрыл глаза, положил смычок на струны и плавно провел по ним. Звук инструмента был сочный, насыщенный, звонкий, волшебный. А ведь это была обыкновенная фабричная скрипка-четвертинка, еще вчера звучавшая, как половозрелый кот, которому прищемили хвост. Но почему-то именно на маленькой кухне акустика непостижимым образом преображала звук инструмента таким образом, что он становился чистым и звонким, словно в концертном зале филармонии. Эдик играл первую медленную и печальную часть концерта венгерского скрипача Оскара Ридинга Си минор op. 35. для скрипки и фортепиано. Этот незамысловатый, и при этом очень красивый концерт из хрестоматии для 1 класса, так называемый — «педреп» (педагогический репертуар), уже много лет был обязателен для всех скрипачей начальной музыкальной школы. Он позволял почувствовать скрипку и уверовать в свои силы. Эдик уверовал в себя буквально 3 дня назад.

— Какая красота! — с театральным восторгом постанывала мама, незаметно поглядывая на часы. — Это что?

— Это, мама, концерт Оскара Ридинга для скрипки и фортепиано. Мы уже один раз пробовали играть его вместе с девочкой Людой на фортепиано. Знаешь, как красиво с фортепиано! С девочкой Людой мы играли. Ее ко мне прикрепили. А ты слышишь, какая вибрация теперь у меня? — Эдик извлек верхний звук с вибрацией.