Эту интерпретацию некоторые исследователи приняли, а другие – отвергли[125]. Через несколько лет Рудольф Шрей выдвинул схожее предположение. По его мнению, «Гроза» является «свободной иллюстрацией к „Метаморфозам“ Овидия… изображающей Девкалиона и Пирру после потопа. Воды отступают, и перед нами оказываются стоящий в задумчивости Девкалион и спокойная Пирра, обретающая утешение в своем материнстве»[126].

Однако свою гипотезу Шрей выдвинул столь осторожно и поспешно, что версия Викхоффа фактически оставалась единственной вплоть до 1930 года, когда ее убедительно опроверг Луи Уртик. Однако взамен устоявшейся интерпретации Викхоффа Уртик смог без особой уверенности предложить лишь описание некой любовной идиллии, в которой сломанные колонны могли воплощать раннюю смерть влюбленных. Этими влюбленными могли быть «солдат» Маттео Костанцо (юноша, смерти которого посвящен «Алтарь Кастельфранко») и «цыганка», «прекрасная и порядочная женщина», представленная как нимфа (а как же ребенок? и молния?)[127].

В 1930-х годах появилось другое толкование, которое на некоторое время потеснило интерпретацию Викхоффа: «Гроза» как «Нахождение Париса». Впервые об этом почти вскользь упомянул Федерико Херманин в 1933 году. Полное изложение этой гипотезы можно найти лишь в книге Роберта Эйслера, которая, однако, осталась неизданной[128]. Аналогичная версия, разработанная, похоже, независимо, рассмотрена в книге Джорджа Мартина Рихтера о Джорджоне[129]. По всей видимости, она казалась убедительной, раз с ней согласился не только Морасси, но и Хартлауб, отказавшийся от своего «герметического» толкования «Грозы»[130].

На появление новой версии, очевидно, повлияли сведения об утраченной картине Джорджоне «Нахождение Париса», от которой осталась копия Давида Тенирса Младшего[131]. В таком случае мужчина может быть пастухом, который находит маленького Париса, женщина – его женой, заботящейся о ребенке, или же выкормившей его медведицей, изображенной в виде человека (так у Хартлауба); молния и руины могут отсылать к пожару и разрушению Трои.

Однако Хартлауб еще раз изменил свое мнение о «Грозе». Его третья гипотеза относится к 1953 году. На этот раз исследователь увидел в картине сюжет из «Жизни Аполлония Тианского» Филострата Старшего – чудесное рождение философа: «Аполлоний родился на лугу, куда его мать пришла собирать цветы, следуя наставлениям, полученным во сне. Оставшись одна, она заснула на траве, но была разбужена пением хора лебедей и родила маленького Аполлония. В этот момент разразилась молния, ясный знак божественной благосклонности»[132].

Третья интерпретация Хартлауба целиком построена на мотиве молнии, который связывается с недавними родами «цыганки». Впрочем, новое истолкование не объясняет некоторые элементы, которые сам исследователь в своих предыдущих попытках считал первостепенными для понимания картины, в частности фигуру мужчины и сломанные колонны. Кроме того, разумеется, в XVI веке читали «Жизнеописание Аполлония Тианского», однако у нас нет доказательств (по крайней мере, Хартлауб подобных доказательств не приводит) особой важности этого текста. Насколько мне известно, в иконографической традиции не существует других «рождений Аполлония», ни до, ни после Джорджоне.

Практически неуслышанным осталось еще одно предположение, автором которого был министерский чиновник Луиджи Парпальоло (1932), писавший о «Грозе», возможно, в связи с переходом картины в собственность государства[133]. Трирский пфальцграф Зигфрид, уезжая на войну, доверил своему мажордому Голо охрану жены Геновефы. Тот попытался соблазнить ее, но был отвергнут. Голо отомстил Геновефе, обвинив ее в прелюбодействе, когда Зигфрид вернулся с войны, тем более что за это время она родила сына, которого Зигфрид отказался считать своим. Зигфрид приказал Голо убить Геновефу и ребенка, но получившие приказ два солдата сжалились над ними и оставили их в лесу (это и есть момент, изображенный в «Грозе»). История заканчивается признанием невиновности Геновефы и наказанием Голо.

В 1939 году появилась книга Пьеро де Минерби, в которой автор осуществляет попытку интерпретации «Грозы» вместе с самой загадочной из всех картин Тициана, которая известна под названием «Любовь небесная и Любовь земная»[134]. По его догадке, «Гроза» рассказывает о мифическом финикийском происхождении рода Вендрамин (существование этой легенды де Минерби лишь предполагает, никаких письменных доказательств не существует: путеводной нитью является происхождение рода Вендрамин из Аквилеи, следовательно из Иллирии, а прежде того – от финикийцев; однако немногочисленные приведенные свидетельства, временами не совпадающие, выглядят неправдоподобно). В этом случае «солдат» является богом Баалом, «цыганка» – Астартой с ребенком у груди, символизирующим ее плодовитость и последующее потомство; сломанные колонны на стилобате – это алтарь для подношений Баалу; куст перед цыганкой – это священное дерево Астарты. «Оба персонажа являются символами: Баал – это источник и властелин жизни, Астарта – богиня плодородия, всеобщая мать и властительница земли: они оба породили финикийское племя» (P. 101). Молния, руины и животное над башней, которое де Минерби счел химерой, предвещают разрушение и смерть. Им противостоит примостившаяся на крыше цапля, «предзнаменование света». Эти элементы «не могут быть отделены друг от друга, поскольку они выражают ту часть высшей воли, которая правит нами во времени и в пространстве» (с. 121). Рисунок, различимый на городских вратах, – это герб Каррарези; то есть сам город – это Каррара Санто-Стефано недалеко от Падуи.

В 1941 году Луиджи Стефанини представил Академии Падуи новую интерпретацию, которая была принята с некоторой благосклонностью (особенно после отдельной публикации в 1955 году[135]). Исследователь попал в точку, отметив параллели между «Грозой» и знаменитым романом «Гипнэротомахия Полифила», который был напечатан Альдом Мануцием в 1499 году и стал «библией» для самых образованных и утонченных венецианцев того времени. Почему бы ему не служить в таком качестве и Джорджоне и/или его заказчику?

Сцена «Грозы» могла бы в этом случае изображать Сад Судьбы, символ человеческой жизни; контраст между руинами и растительностью, «возрождающаяся на руинах жизнь», – это постоянная тема «Полифила». Сломанные колонны способны отсылать к имени автора (Франческо Колонна) и его «печальному существованию из-за невозможной любовной мечты». Сооружение с куполом на заднем плане – это храм Венеры; Венера Прародительница – это женщина с ребенком; мужчина с дорожным посохом – сам Полифил, странник любви. Таким образом, картина должна была бы называться «Сад Судьбы». Заказчик попросил изобразить этот сад, чтобы «обрести в картине живописный синтез эмоций, вызванных в нем прочтением знаменитого романа».

В 1955 году была организована выставка Джорджоне. Она послужила поводом для многочисленных проверок старых атрибуций и столкновений мнений по поводу авторства тех или иных произведений, но не породила новых интерпретаций «Грозы»: была только переиздана работа Стефанини 1941 года, а Клаунер в своей важной статье о «Трех философах» мельком заявила, что «Гроза», вероятно, изображала рождение Диониса[136]. Эта интерпретация была развита Бальдассом и Хайнцем: «цыганка» может быть Ино, которая держит в руках маленького Диониса, переданного ей Гермесом («солдат»); молния – это Зевс, охраняющий божественного ребенка[137].

Через два года Эудженио Баттисти предложил новое толкование, которое было одновременно «старым», поскольку опиралось на каталог собрания семьи Манфрин, где упоминался «Меркурий и Исида» Джорджоне[138]. По Баттисти, сюжетом картины является любовь Зевса (он изображен как молния) и нимфы, которая должна быть Ио, дочерью речного бога Инаха, иногда отождествляемой с Исидой. Женщина с ребенком, таким образом, это Ио-Исида с сыном Эпафом, рожденным от Зевса; мужчина – это Меркурий, посланный Зевсом для освобождения Ио после того, как Гера превратила ее в корову и передала стоокому Аргусу.

В таком случае картина рассказывала бы одновременно о рождении Эпафа (молния наверху напоминает о присутствии Зевса-отца) и об освобождении Ио от ужасного стража, то есть о конце этой истории. Однако Кальвези смог убедительно доказать, что инвентарная опись собрания семьи Манфрин 1856 года в описании Меркурия и Исиды отсылает не к «Грозе», а к совершенно другой картине Джорджоне (написанной на дереве и других размеров!)[139]. В любом случае версия Баттисти не получила развития у исследователей.

Через несколько лет Гальенн Франкастель повторила, что молния на картине должна указывать на Зевса, не уточнив, однако, к какой именно истории Зевса отсылает «Гроза»: женщина