В своем приветственном слове Буш призывал Горбачева и дальше способствовать «процессу создания новой Европы, такой, где будет обеспечена безопасность каждой нации и ни одна из наций не будет находиться под угрозой… И, как я уже неоднократно говорил, мы хотим видеть успех перестройки».

* * *

Следуя совету Малруни, Буш не спеша повел Горбачева в Овальный кабинет, где между ними состоялась беседа наедине. Их первая беседа была философской и напряженной – где мы сейчас находимся, куда мы движемся. Буш посмотрел на свои часы лишь через двадцать минут после того, как беседа должна была закончиться.

Горбачев сказал, что их страны вступили в «новую эру», «во многом неясную, но и многообещающую». Они «двинулись вперед, оставив позади статус врага». Он в мрачных красках обрисовал кризис в советской экономике: помощь Запада «действительно необходима». И выразил надежду, что Буш говорил «серьезно», выражая желание видеть успех перестройки.

Советский руководитель сказал, что он понимает: торговое соглашение практически даст советскому народу лишь незначительное облегчение, но считает, оно было бы важным символом, указывающим на то, что его политика сотрудничества с Западом начинает приносить плоды. И признался: «Мне это нужно».

Согласно официальной позиции США, нормализация экономических отношений с Москвой – включая режим наибольшего благоприятствования для нации – была давно уже привязана к принятию нового советского закона, разрешающего гражданам свободно эмигрировать. Солидаризируясь с конгрессом, Буш и Бейкер связали подписание торгового соглашения со снятием Советами санкций против Литвы.

Кремль обещал Вашингтону принять закон об эмиграции в конце мая, но сторонники жесткой линии заупрямились, спрашивая, почему следует премировать Соединенные Штаты за улучшение торговых отношений, когда такое улучшение бесспорно в интересах обеих стран. Были и такие люди в Москве, которые начинали понимать, к каким результатам может привести принятие такого закона: они без труда представили себе, какая произойдет «утечка мозгов», в итоге которой Советский Союз лишится своих наиболее образованных граждан.

Однако в Овальном кабинете Буш сказал Горбачеву, что в отношении торгового соглашения руки у него будут связаны до тех пор, пока Советский Союз не примет закона об эмиграции. Даже и в этом случае ему будет «чрезвычайно трудно» убедить сенат одобрить соглашение, если Кремль не смягчит своих санкций против Литвы.

Горбачев сказал, что «пока» он этого сделать не может: это подстегнуло бы поборников отделения и привело бы в ярость сторонников жесткой линии у него на родине. Но придерживаясь обязательства, данного на Мальте, повторил, что не намерен использовать силу против Прибалтийских республик: по-прежнему надеется разрешить кризис с помощью диалога.

Тем временем Бейкер встречался отдельно с Шеварднадзе. Когда госсекретарь перечислил соглашения, которые, как он считал, можно будет подписать до окончания встречи в верхах, Шеварднадзе сказал: «Я не вижу здесь торгового соглашения». Бейкер ответил: «Как я уже говорил и в Бонне и в Москве, нам будет трудно представить его конгрессу, если вы не измените ситуацию в Литве».

Шеварднадзе держался так же спокойно, как и в Бонне и в Москве. Чуть ли не просительным тоном он произнес: «Не могу не сказать вам, как нам важно заключить это соглашение на этой встрече в верхах. Иначе чем мы объясним это нашим людям в Москве, когда вернемся?»

Бейкер никогда еще не видел министра иностранных дел таким расстроенным. Придерживаясь позиции силы, он сухо произнес: «Не знаю, почему вы не можете просто привести тот довод, что в свете событий в Литве США не могут заключать такого соглашения».

Шеварднадзе признался тогда, что Горбачеву необходимо доказать дома, какое положение он занимает на Западе: «Я редко говорю так с вами, но сейчас крайне важно, чтобы это было сделано».

Никогда еще трудности дома не побуждали Горбачева так отчаянно добиваться выгоды от добрых отношений с Соединенными Штатами. Никогда прежде Шеварднадзе не давал еще Бейкеру так ясно понять, в какой мере Горбачев зависит от благосклонности и поддержки Буша.

* * *

По официальной программе Буш должен был показать Горбачеву свою площадку для метания подков под окнами Овального кабинета и даже, возможно, сделать с ним несколько бросков. Но утреннее заседание затянулось на сорок минут, и Горбачев вынужден был, извинившись, помчаться в свое посольство, где он давал завтрак в Бальном зале в стиле рококо для шестидесяти американских «представителей интеллигенции и лидеров общественного мнения».

Аппарату посольства было сказано, что Раиса Горбачева хочет встретиться с кинозвездами и прочими знаменитостями. Поэтому среди гостей на завтраке были: Джейн Фонда, Тед Тэрнер, Айзек Азимов, Ван Клайберн, Дуглас Фернбэнкс-младший, Памела Гарриман, Диззи Гиллеспи, Арманд Хаммер, Джесси Джэксон и Эндрю Вайет. Фрэнк Синатра и Роберт Редфорд прислали извинения, что не смогут приехать. Джон Кеннет Гэлбрейт сказал Горбачеву, что он как экономист представляет «профессию, которая наверняка причинила миру больше страданий, чем любая другая». Хозяин рассмеялся. И шутливо заметил, кивнув на Генри Киссинджера: это «мой старый друг-спорщик».

А Киссинджер, общаясь с присутствующими, был немало удивлен тем, что помощники Горбачева плохо говорят о своем шефе чуть ли не ему в лицо. Когда он спросил Примакова, понимали ли Советы, к каким последствиям приведет уничтожение Берлинской стены, тот ответил, что они «понятия об этом не имели», добавив, что это было вовсе не «наше» решение. И указал на Горбачева: «Это было его решение!»

Горбачев произнес не очень связную, раздраженную речь, заявив, что никто не должен пытаться оказывать давление ни на него, ни на Советский Союз, исходя из неверного убеждения, что он «ослаблен». Всякие разговоры о слабости «просто несерьезны». Он сказал, что для американцев «все очень просто. У вас все механизмы и институты уже есть». А в Москве – «ох, как нам приходится ворочать мозгами!»

Днем Горбачев встретился с Бушем и его советниками в комнате для совещаний правительства. Буш и Бейкер вручили Горбачеву и Шеварднадзе список «гарантий», которые сделали бы членство объединенной Германии в НАТО приемлемым для Советов.

Горбачев в ответ пустился в туманные, витиеватые высказывания насчет Германии, а в заключение сказал: «Не следует ли германскому народу самому решать, быть или не быть в НАТО»? Подобно тому, как вопрос об объединенной Германии должен решаться «согласно принципу, что народу принадлежит право выбирать, с кем ему быть», так и вопрос о «внешних связях» германского народа «решать надлежит немцам».

Буш спросил советского президента, как конкретно он представляет себе проведение такого референдума, но вразумительного ответа не получил. Он приветствовал утверждение Горбачева, что объединенная Германия должна сама решать, с кем в союзе ей быть. И, не желая упускать возможности, спросил Горбачева, готов ли он повторить только что сказанное публично.

Горбачев кивнул. Несколько членов советской делегации, присутствовавшие при этом обмене мнениями, были явно потрясены, – особенно Валентин Фалин, долгое время бывший главным экспертом Кремля по Германии. Шеварднадзе отвел своего шефа в сторонку и стал тихо, напряженно что-то ему говорить, в то время как Фалин явно пытался устроить обструкцию.