в «темный лес» Данте попадает в ночь со Страстного четверга на пятницу (с 7-го на 8 апреля) 1300 года. То есть он спускается в ад вечером Страстной пятницы — строго, как Христос.

Конечно же, масштабные и пугающие образы адских бездн приходили ему в голову значительно раньше. Ад был для средневекового человека чем-то привычным, почти бытовым. О его существовании регулярно говорили священники с амвона, им пугали детей. Он предполагался как возможная перспектива для каждого. Вопрос: насколько это сдерживало людей от совершения беззаконий? Судя по всему, не слишком. От постоянного «употребления» ад, скорее всего, терял для них большую долю своей невыносимости, превращаясь просто в очень плохое место, где все же можно жить.

А еще пребывание в христианском мире предполагало постоянное присутствие рядом дьявола. И общение с ним, пусть через отторжение и неприятие…

Глава третья. Птичий тюремщик

Личность формируется в детстве. И роль учителей в этом формировании порой не менее важна, чем родительская. Мы не знаем точно, какая женщина давала и тепло и заботу маленькому Дуранте Алигьери, но имя его наставника известно, хотя исследователи спорят, была ли это официальная учеба или просто дружеское общение.

Итак, Брунетто Латини (около 1220–1294), ученый и поэт, один из знаменитейших флорентийцев. Благодаря его деятельности во Флоренции начали серьезно изучать риторику и общественно-политические науки. Научные труды Латини писал на французском языке, а стихи — на итальянском. Его дидактическая поэма «Малое сокровище»[20] оказала существенное влияние на нашего героя.

Они принадлежали к разным поколениям, разница в возрасте составляла больше сорока лет, но именно Брунетто пробудил в юном Данте тягу к созданию миров. Исследования показывают, как много в дантовской космогонии заимствовано из работ учителя.

Их дома располагались по соседству, как и жилище Беатриче. Флоренция XIII века не поражала своими размерами. Наш герой, познакомившись с Латини, легко мог ходить к нему в гости.

Во всех своих упоминаниях о наставнике Данте выражает огромное уважение, и даже восхищение. Тем не менее в «Божественной комедии» Латини обитает в аду, причем не в первом и не во втором, а в седьмом круге, где собраны ужасные грешники. Блестящий ум, просветитель, развивавший систему образования в родном городе, томится рядом с лихоимцами, то есть на современном языке — взяточниками. Какие же непомерные взятки он брал при жизни? Все оказывается не так просто. Согласно ранним толкованиям «Божественной комедии», «лихоимцы делают плодным то, что природа задумала стерильным, а именно золото, тогда как гомосексуалисты, наоборот, делают бесплодным то, что природа создала плодотворящим, — половое влечение».

Наш герой видит своего бывшего учителя нагим в пустыне под огненным дождем и сочувствует ему.

Себя открыл рассудку моему;

Склонясь к лицу, где пламень выжег пятна:

«Вы, сэр Брунетто?» — молвил я ему.

И он: «Мой сын, тебе не неприятно,

Чтобы, покинув остальных, с тобой

Латино чуточку прошел обратно?»

Я отвечал: «Прошу вас всей душой;

А то, хотите, я присяду с вами,

Когда на то согласен спутник мой»[21].

Уже никогда не узнать (да и нужно ли?), что движет поэтом в данной сцене: сострадание или печально знаменитый «стокгольмский синдром»?

Парадокс: по средневековым европейским понятиям Данте уж очень толерантен к греху, а по современным — его хотят изъять из школьной программы как раз из-за недостаточной толерантности. Уважаемый в мире дантоведения исследователь Эдвард Мур объясняет: великий поэт вовсе не оправдывает грех, он хочет показать, что человек может оставаться привлекательным, даже совершив тяжкое преступление.

Не господин ли Брунетто первым показал величие ада маленькому мальчику?

Но, конечно, до образа Люцифера ему было далеко. И слава богу.

* * *

Мальчик и мужчина средних лет сидели на остывающем от дневного зноя камне у первого круга флорентийских стен, помнящих еще родоначальника Алигьери, доблестного рыцаря Каччагвиду.

— Из всего сказанного тобою я заключаю, что ты мнишь свое положение безвыходным, — сказал этот странный человек.

Данте снова мельком взглянул на его лицо, отвратительное и неудержимо притягательное. Сейчас незнакомец сидел вполоборота, задумчиво озирая Флоренцию, купающуюся в свете заката, и показывал собеседнику свой благородный римский профиль. Но мальчик знал: с другой стороны черты безобразно перекошены, а глаз съеден бельмом.

«Как-то нехорошо, — вдруг подумалось Дуранте, — я рассказал ему почти всю свою жизнь, а в ответ не услышал даже имени».

— Кстати, прости, я настолько преисполнился сочувствием к твоему страданию, что даже забыл представиться, — отозвался тот, будто услышав, — меня зовут Луций. Можно Лука, если тебе так удобнее.

— Почему… удобнее? — растерялся мальчик. — Луций — обычное имя.

— Неважно. Ты не ответил на вопрос.

— На какой? Ах да… ну, конечно, мое положение безвыходное. Ее отдают за какого-то Симоне деи Барди.

— А тебя? Женят на ком-нибудь?

— На какой-то Джемме. Даже имя противное.

Луций резко повернулся к Дуранте. Луч закатного солнца упал на уродливую половину лица и угас, столкнувшись с мертвым глазом.

— Ты ошибаешься. Джемма значит — драгоценность.

Помолчав немного, он добавил:

— Я могу помочь тебе. Хочешь?

В глазах снова защипало. Тяжело сглотнув, мальчик кивнул.

— Тогда завтра не позднее полудня приходи ко входу в Меркато-Веккьо.

Меркато-Веккьо — старый рынок… Как часто Данте ходил туда в детстве вместе с Паолой! Покойная служанка покупала там продукты и пробовала разные вина, расплачиваясь за дегустацию прибаутками, срамными песенками и просто сплетнями. Болтала она так заразительно, что ей всюду охотно наливали, вследствие этого ее походка быстро утрачивала твердость. Своего воспитанника она тоже не обижала, покупая ему засахаренные фрукты и шерстяные мячики. Сколько радости они приносили тогда!

Уже на подступах к базару улочка оказалась запружена народом. Мальчика пару раз толкнули. Какая-то дородная донна наступила ему на ногу. Интересно: как найти в этой толпе вчерашнего собеседника?

Он уже зашел на территорию рынка. Вдруг, перекрывая гул, послышалось многоголосое птичье пение, будто Меркато-Веккьо превратился в весенний лес. Данте удивленно завертел головой, ища источник звука, и увидел множество клеток, стоящих на прилавке и просто на земле. Рядом с маленьким птичьим городом сидел Луций.

— О, наследник дома Алигьери пожаловал, — поприветствовал он мальчика, — ну садись, торгуй, а я пока схожу по своим делам.

Дуранте вспыхнул от обиды и разочарования.

— Хм, — сказал Луций, — ты ожидал от меня подарка? А зачем мне помогать тебе бесплатно? Разве мы друзья?

Сутулая спина торговца, раскачиваясь, удалялась. Мальчик сидел, сердито закусив губу, и глядел на землю перед собой, по которой неторопливо ползла букашка. Вокруг шумела толпа. Над