После ужина он сложил грязные тарелки в посудомойку, достал из деревянной шкатулки сигару и закурил. От предложенной сигары я отказался, предпочитая «Мальборо». Видер безмолвно попыхивал сигарой, словно забыв о моем присутствии. Я хотел было поблагодарить его за ужин и попрощаться, но тут он заговорил:

– Ричард, а какое ваше самое раннее воспоминание? Ну, в хронологическом порядке. Как правило, первые воспоминания образуются годам к двум с половиной или трем.

Неоновые лампы на кухне все еще горели, но гостиная погрузилась в полутьму. Горящий кончик профессорской сигары выписывал сложные узоры в сумраке. Длиннобородый Видер походил на библейского пророка, который напряженно вслушивался в темноту, ожидая еще раз услышать глас Божий. На безымянном пальце правой руки таинственно поблескивал перстень с красным камнем. Стол, накрытый белой скатертью, казался гладью замерзшего озера, разделявшего нас, будто каменная стена.

Я никогда прежде не задумывался о своих воспоминаниях «в хронологическом порядке», но через несколько минут понял, что он имеет в виду.

– Я в Филадельфии, в доме тетушки Корнелии… Вы правы, мне три года… ну, почти три, – начал я. – Примерно за месяц до моего третьего дня рождения, в начале лета шестьдесят девятого года. Я сижу на балконе – балкон кажется огромным – и пытаюсь отломить дощечку от зеленого шкафчика. Я в шортах и в белых сандалиях. Потом на балкон выходит мама и уводит меня куда-то… Я не помню, как мы приехали в Филадельфию – на поезде или на машине. Не помню ни обстановки тетушкиного дома, ни ее саму, ни ее мужа. Помню только дощечку, шкафчик и балкон, облицованный кремовой плиткой, и запах какой-то еды, – наверное, рядом с балконом была кухня.

– Значит, когда Нил Армстронг высадился на Луну, вам было три года… – сказал он. – У вас был телевизор? Это как раз тем летом произошло.

– Да, телевизор у нас был – маленький, цветной, стоял на столике у окна в гостиной. А потом мы купили другой, побольше… «Сони».

– Ваши родители наверняка смотрели трансляцию этого исторического события. А вы что-нибудь об этом помните?

– Я точно знаю, что они его по телевизору смотрели, потому что еще долго об этом вспоминали. В тот день отец вернулся от зубного врача и мама приготовила ему ромашковое полоскание, а отец ошпарил себе нёбо… Я раз сто от них об этом слышал. Но совершенно не помню, как Армстронг произнес свою знаменитую фразу. И не помню, как он прыгал по поверхности Луны, будто надувная белая кукла… Нет, я видел это, конечно, но позже.

– Вот видите… В три года высадка на Луну для вас ничего не значила – тогда для вас важнее была дощечка. А теперь представьте, что на самом деле вы не ездили в Филадельфию и что ваше воспоминание – всего лишь образ, выдуманный вашим сознанием, а не память о реальном событии.

– Ну, мы с Лорой об этом не раз говорили… Вполне возможно, что некоторые воспоминания относительны. Может быть, что-то в них приукрашено, затушевано или даже изменено, но относительны они не полностью, а лишь в какой-то мере.

– В том-то и дело, что они не относительны «в какой-то мере», – возразил он. – Вот, например, вы в детстве никогда не терялись? В торговом центре, когда родители за покупками пошли.

– Нет, ничего такого не припоминаю.

– А вот в конце пятидесятых, когда на смену мелким магазинчикам пришли торговые комплексы, матери больше всего боялись, что в толпе дети потеряются или их украдут. Малышей, рожденных в те годы, особенно в больших городах, постоянно этим запугивали, велели не отставать от родителей в магазине, так что люди этого поколения до сих пор испытывают безотчетный страх перед торговыми центрами, хотя и не понимают почему.

Он наполнил бурбоном два бокала, вручил один мне, уселся в кресло, затянулся сигарой и, отхлебнув из своего бокала, взглядом предложил мне сделать то же.

– Несколько лет назад я провел любопытный эксперимент – собрал студентов, рожденных в конце пятидесятых в городах с населением свыше трехсот тысяч человек. Все участники эксперимента утверждали, что никогда не терялись в торговом центре. Под гипнозом я внушил им, что они терялись. А после этого три четверти испытуемых заявили, что хорошо помнят, что в детстве заблудились в торговом центре, оторвались от родителей, подробно описали, как были напуганы, как их утешали продавцы, как искали родителей, как объявляли на весь торговый центр, что Томми или Гарри ждет маму в кафе… Самое удивительное, что большинство отказывались потом верить, будто все эти четкие и ясные «воспоминания» не настоящие, а всего лишь вымысел, результат гипнотического внушения и усвоенных в детстве страхов. К примеру, если бы я попытался внушить уроженцу Нью-Йорка, что в детстве на него напал аллигатор, то подобного результата не добился бы – у жителей больших городов нет страха перед аллигаторами.

– А к чему вы все это рассказываете? – спросил я.

К бурбону притрагиваться не хотелось – от одного запаха меня мутило, а еда тяжелым комом лежала в желудке. Я рассеянно думал, ходят ли еще автобусы.

– К чему я это рассказываю? Да к тому, что на мой вопрос о самом раннем воспоминании вы рассказали обычную, ничем не примечательную историю о ребенке, играющем на балконе. Видите ли, дело в том, что наш мозг устроен своеобразно: существует какая-то причина, по которой вы запомнили именно этот эпизод, а не какой-то другой, – если, конечно, это воспоминание настоящее. Может быть, в дощечке был гвоздь и вы поранились, хотя этого уже не помните. Может быть, балкон был на верхнем этаже и ваша матушка испугалась, что вы можете упасть… Когда я начал свои исследования… – Он умолк, словно раздумывая, стоит ли об этом рассказывать, и чуть погодя продолжил: – Если с человеком происходит травмирующее событие, воспоминания о нем со временем могут быть заблокированы. Это своего рода «синдром боксера» – после особенно жестокого поражения на ринге спортсмен уже не стремится стать чемпионом, потому что срабатывает инстинкт самосохранения. Так вот, если группу студентов можно убедить, что в детстве они потерялись в торговом центре, то почему бы не переубедить человека, который действительно потерялся, что с ним ничего подобного не случилось, а в тот день мама просто купила ему игрушку. Таким образом можно не просто сгладить последствия травмы, но уничтожить саму травму.

– Иначе говоря, вы, как мясник, отрубаете чьи-то воспоминания, – сказал я и сразу же пожалел о своей резкости.

– Ну, если люди готовы лечь под нож ради того, чтобы приукрасить свою внешность, почему бы не провести косметическую хирургию памяти? Особенно для тех, кого пережитое превратило в сломанных кукол, – тех, кто не в состоянии нормально функционировать в обществе.

– Но это же промывание мозгов… насилие над личностью! А что, если настоящие воспоминания вернутся? В самый неподходящий момент? Представляете, если вдруг альпинист вспомнит о страхе высоты как раз тогда, когда болтается на веревке в трех тысячах футах над пропастью?

Видер встревоженно посмотрел на меня. Еще недавно в его голосе звучали снисходительные нотки, но сейчас к удивлению примешивался страх.