Дальнейшая проверка выявила, что и для китайского уровня (2,28–4,27 ммоль/л), и для американского (4,01–7,08 ммоль/л) более низкие показатели холестерина дают лучшую защиту от нескольких видов рака и серьезных сопутствующих заболеваний. В китайской популяции существовала корреляция между низким уровнем холестерина и здоровьем, которая отсутствовала в США, поскольку у американцев такого низкого уровня практически не бывает. Мы выяснили, что показатель 2,28 полезнее, чем 4,01. Этот результат нельзя получить в американском исследовании.

Другой пример выброса, который увел меня от «общепринятого знания», – открытие, что казеин, который десятилетиями считался самым ценным белком, способствует развитию рака. Даже сегодня никто не хочет признать очевидное: это самый важный из известных химических канцерогенов. Эти еретические результаты, как и чрезвычайно низкий уровень холестерина в сельских районах Китая, помогают понять связь между питанием и здоровьем.

Влияние казеина на рак оказалось таким неожиданным, что даже индийские ученые, которые впервые его показали в более скромном исследовании, так и не признали подлинное значение своих результатов{27}. Они сосредоточились не на том, что казеин в долгосрочной перспективе вызывает рак, а на, казалось бы, противоположном эффекте: быстром устранении вредного действия огромных разовых доз канцерогенов{28} (мы подробнее обсудим это в части II). Иными словами, они бежали от колоссальных последствий собственного открытия, сосредоточиваясь на несущественных деталях.

Я рад, что не отступил, поскольку заметил, что неожиданные наблюдения, которые можно было бы и не учитывать, иногда приносят необыкновенные плоды, особенно если попытаться найти им объяснение. Моя карьера началась с того, что я пошел за выбросами в сумрачную область, рискуя потерять веру в животный белок, укрепившуюся в детстве и на ранних этапах работы (и в конце концов расставшись с ней). Когда скопилось достаточно ересей, начали проявляться объединяющие их модели. Схемы оформились в принципы и затем в полноценные теории, альтернативные парадигмы, которые изменили мое видение мира. Вознаграждением жизни в ереси может быть чувство восторга, которое полностью окупает все проблемы репутации.

Когда я начал говорить о результатах исследований, лежащих за пределами нормы, мои профессиональные и социальные связи изменились. Все чаще ответом мне были скепсис и молчание. Но появилось и много плюсов, и я без колебаний советую молодым людям пойти по моему пути. (Когда они спрашивают меня, как и многие до них, как сделать то же, что и я, я отвечаю очень просто: никогда не бойтесь задавать вопросы, даже если все говорят вам, что вы глупы. Будьте готовы использовать науку и логику, чтобы отстаивать свою точку зрения.)

Взгляд на парадигму со стороны может быть особенно оправданным, если рассмотреть ее в контексте быта. Со временем странные и неожиданные результаты начали складываться в новую картину мира. Они казались все более взаимосвязанными. Если эта картина мира касается вопросов жизни и смерти, она вызывает и положительные, и отрицательные эмоции. В этот момент проявляются границы парадигм.

Теперь, когда вы узнали, как я столкнулся с жесткими парадигмами, самое время рассказать, что я выяснил благодаря всем этим сомнениям о господствующей научной и медицинской парадигме.

Из первых выбросов возникли еретические вопросы. Они породили еретические ответы, которые привели к набору еретических принципов. Но я долго пытался применить их в рамках парадигмы, которая была столь велика, что я ее даже не замечал. И только когда я начал подвергать сомнению механизмы научного метода как такового, я перешел границу самой большой, ограничивающей и самой незаметной парадигмы: редукционизма.

В части I я написал, что от нас скрывают важную информацию о нашем здоровье и это одна из причин дорогой и неэффективной системы здравоохранения. Здесь мы затронем первую из двух причин этого явления: господствующую редукционистскую парадигму.

В главе 4 я введу понятия редукционизма и холизма – противоположного ему видения мира, в философском и историческом контексте. Они в определенном смысле формируют сознание сильнее, чем что-либо, в том числе политические, социальные и религиозные воззрения.

В главах 5–12 подробно рассмотрено, как редукционизм повлиял на наше восприятие здоровья и питания. Вы увидите, что он отражается не только на интерпретации научных данных, но и на том, какие исследования проводятся в первую очередь. Вы также поймете роль редукционизма в восхождении генетики как научной дисциплины и ограниченность ее применения в медицине, его влияние на наше восприятие связи между токсинами окружающей среды и раком. Я покажу, как редукционизм проник в основополагающие принципы проведения исследований и разработки медицинских продуктов, превратив некогда мощные организации в настоящих зомби: живых с виду, но лишенных сострадания и желания делать добро. Наконец, мы увидим, как редукционизм в наших пищевых привычках отражается не только на личном и общественном здоровье в таких разных областях, как бедность, жестокость к животным и упадок окружающей среды.

В конце концов вы поймете, что «решающие доказательства» могут выглядеть по-разному в зависимости от принятой парадигмы. Вы узнаете, почему большинство исследований диеты и здоровья так противоречиво, и увидите, почему так важно вытащить диетологию с задворок науки и социальной политики.

Помните древнюю притчу? Шесть слепцов хотят описать слона. Каждый ощупывает часть животного: ногу, бивень, хобот, хвост, ухо, живот. Несложно догадаться, что их оценки совершенно разные: слон похож на столб, трубу, ветвь дерева, опахало, стену… Они спорят, и каждый убежден, что его ощущения – единственно правильные.

Я не могу придумать лучшей метафоры, чтобы описать проблему современных научных исследований. Разница только в том, что вместо шести слепцов современная наука привлекла для изучения слона 60 тыс. исследователей, и каждый смотрит через свою лупу.

В общем-то, в этом нет ничего плохого. Шесть человек, сосредоточенных каждый на своей области, опишут слона подробнее, чем одиночка, осмотревший его. Подумайте и о подробностях, которые могут дать 60 тыс. ученых, занимающихся такими мелкими деталями.