дней я видел во сне мою покойную, первую мою… она явилась в траурном платье… — я знал, это — к тяжелому, — это бывало не раз. И вот — такой непереносной боли, до боли в сердце, как от ножа, я не знал давно: такое было — с 22.VI.36 г. — день ее кончины, до… долго-долго. До… «встречи»? Да. Последним криком этой боли, _н_о_в_о_й_ вспышкой — был день — в самом начале июня 1939 г. — боль _к_р_и_к_н_у_л_а. Ответ — ты знаешь. _К_т_о_ же это — _т_ь_м_а?! Тьме мой «конец» был нужен, а не… Оля! не святой труд, а его гибель. Ты видишь. Ну, позволь… я поцелую тебя, товарищ верный, крепкий, — подруга, дружка, моя _ж_е_н_а… земная — там ли, — этого не знаю. Нет, верить хочу, что _б_у_д_е_ш_ь, дашь мне силу — все завершить, тобой. Ми-лая, как ты нежно сказала мне! как сильно, как открыла сердце! К_а_к_ я принял — все, все! Как я люблю тебя, как верю твоему чувству! Какое оно сильное, святое, — как близка ты! Тут нет _г_р_е_х_а, тут — правда, Оля. Сама правда. Не в твоей власти это, — это _п_р_и_ш_л_о. Открылось, как _н_е_б_о_ открывается, ночное, — в молнии, — яркий день, день Света. И я неволен, и — ты. Мы не искали греха. Мы оба его боимся. Это все — выше нашей воли. Так я говорю перед своей совестью, перед твоею, — я много думаю, много допытываюсь у сердца. Что я могу? Вижу — это выше сил. Господь все видит, Оля, моя, кроткая, робкая, — ты ищешь правды. Всмотрись, где, в чем же — правда? Ты ищешь в себе худшего, все время. Почему? Я тебе все сказал, _к_т_о_ ты, по-моему, — я же не мальчик, есть же во мне хоть малая способность разбираться в чувствах, в добре и зле? Я тебя — знаю. Понял _в_с_е_ в тебе. По совести. И, все зная, говорю: чудесная! правая во всем, одаренная от Бога щедро, до предела! Талантлива — огромно. _В_с_е_м_ овладеешь. Все преодолеешь. _Т_а_к_о_й_ не знаю, _н_е_ знал. Тобою, _с_к_в_о_з_ь_ тебя пойдут мои «Пути Небесные», — или — замрут. Это не в моей воле. Но я буду писать их, даю слово! Вот только разберусь немного, в срочном. Переписка вся запущена. О _г_л_а_в_н_о_м_ — все в следующем письме. У меня есть намеки, как мне надо. Я попытаюсь тебя увидеть. Надо продумать, навести справки. Не знаю, велика ли русская колония. Я думал — попытаться в центрах — литературные вечера. Списаться надо. Поговорю здесь, в Комитете, с бароном профессором Таубе40. Жаль, нет Николая Васильевича ван Вейка41. Затерял адрес одной писательницы голландской — Bauer (Бауэр)42 — сколько было писем от нее, она прислала мне чудный букет — ко дню Троицы, в 34 году, когда я лежал в Американском госпитале, в Нейи (с 24 по 29 мая). Помню, 27 июня[57] был Троицын день. Милая она, выучилась русскому языку (очень хорошо писала письма!) у русского священника в la Haag[58]. Как я тебя люблю! Сейчас, схватил портрет, так целова-ал..! Ты для мня — Святая, Оля! Вечная. Все равно — какая, хоть бы ты была самая некрасивая, (ты — прелестна!), все равно мне — ты — вся — Сердце! Душа! Я знаю, что в человеке — драгоценность. Надо поискать в письмах. Какой хаос! Мой архив — это что-то непередаваемое. После смерти Оли — я, в отчаянии, хотел все кончить. Роздал мебель, книги — больше 1000 томов раскидал по организациям, школам — друзьям — картинки были — отдал, мой портрет, красками, московский, очень хорошего художника, м. б. помнишь — «Перед обыском» — в Румянцевском музее — студент жжет письма? — Да, Калиниченко, был я у него дня 3, зимой, в имении, Рязанской губернии, — угорел, помню, в его ателье, — он — я нетерпелив на портреты, — в 1/4 часа намазал акварелью, пастелью, чернилами — Оле очень нравился, я ей подарил его… и при разделке (конец!) подарил одному ценителю. И — письма рвал, жег, много важного… думаю — ко-му все это — _т_е_п_е_р_ь — то?! Рукописи рвал, проклинал все. Только ее вещи не мог тронуть. Ее рубашечка, в которой умерла… держал ее все годы под подушкой. Только недавно (летом, в начале июня) — убрала старушка моя, которая приходит убирать — 2 раза в неделю квартиру, новгородская, очень Олю полюбила, по портретам. И тебя вытирает так тщательно, — а я пою из Пушкина, весело когда. И Сережечку очень — так жалеет — все так — «ах, какой красавчик… А супруга — ну, как ангел!..» Она и убрала в комод. Там — все. Все ее тонкие рубашечки, цветные… она любила быть ночной-нарядной. Любила полоскаться, — воду! Так вот: все в хаосе. Пи-сем — тысячи — что уцелело. Надо разыскать. Не люблю. До следующего письма о главном. И о чудесном — о твоем «стихе». Ты — глупышка, трусиха, робочка. Ты — во всем — прекрасна. Я тебе не критик. Я взял в сердце. Чу-десно. Благодарю, родная! Это — счастье. _П_о_ё_т_ твоя душа! Я беру — _в_с_е, — мысль — чувство, (не в форме дело, а в _с_у_т_и). _П_о_ё_т! Слышу. Это — чудеснейший лиризм. Это — ты — мне. Целую руки, целую глаза твои, чудеска, целую сердце. Как ты близка мне, дорогая! Как нежна душа! Ты ничего еще не понимаешь, что из тебя выйдет! А уже _е_с_т_ь, [давно]. Такое ты напи-шешь… вспомни мое слово! Храбрей, трусиха. Все возьмешь. Руки буду целовать, перо — у, птичка золотая. Весь твой, весь, навек. Твой Ив. Шмелев. До завтра. Боюсь 5-й страницы. А все твое пришло, и открытка от 2.Х43 (о, милая, она не страшная!), и от 6.Х и — закрытое от 4-го. На все отвечу. Целую. Крещу. Молюсь.

[На полях: ] У, живой талант! «Стих» — прекрасен! Какой — напор!! Сила чувств! Это — все!

Умоляю лечиться: почему такое похудание?! Общий анализ, рыбий жир, селюкрин, фосфаты. Оля, завтра я напишу все.

Девочка чистая моя, ты — чудесна! «Стих» — дивно! Я тебе это докажу, в следующем письме и отвечу на все. Все силы употреблю — приехать. Пишу сегодня еще.

Как и Евангелие, Пушкина читай — _в_с_е_г_д_а. И — Тютчева.

Не могу оторваться от тебя, а надо посылать, утро 17-го.

В какой раз перечитал сейчас «Стих». Чу-до! Огромное! Если бы я прочитал публично — зал дрожал бы! Глупая, не трусь.

21