Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что мы будем делать с птицами? – спросила я, когда птицелов ушел.
– Как что? Выпустим в воскресенье! Разве вы так дома не делаете на Благовещение? Оно уже по совдеповскому календарю в это воскресенье, седьмого апреля, – ответил профессор.
– Нет, не делаем. А нашто птиц ловить, а потом выпускать? Нечем больше заняться, что ли?
– Ну ты и дремучая, Лизавета! – воскликнул профессор и засмеялся своим низким голосом.
Тут вмешалась Мария Константиновна и сказала примирительно:
– Давайте-ка пить чай, и я всё Лизе сама расскажу. Всё равно вы, лютеране, всё не так понимаете, как мы, православные.
К чаю на столе был сахар и постные пироги с капустой. Все-таки еще Великий пост. Профессор наморщил нос:
– Дайте хоть рюмку сливовой, а то совсем замучили своим постом!
– Нельзя и для здоровья не полезно. Настанет воскресенье, и можно будет есть рыбу и выпить вина, а до этого нет и нет! – хозяйка говорила шутливо, но в голосе чувствовалась твердость. – Лизочка, в праздник Благовещения христиане выпускают на волю лесных птиц. Считается, что если ты это сделал, то твоя птичка летит к самому престолу Господню и несет туда с собой в благодарность за освобождение твою самую сокровенную молитву. Мы и тебе дадим птичку. Какую ты хочешь?
– Щегла! – выпалила я не задумываясь.
– Хорошо, будет тебе щегол.
Клетку с птичками я поставила на эти дни у балкона в салоне, где было больше солнца, налила воды в блюдце и насыпала пшена.
– Ешьте, пейте, дорогие посланники Божия, а я пока над молитвой подумаю.
В воскресенье мы с хозяйкой сходили в церковь, причастились Преждеосвященных Даров, послушали проповедь, где, кстати, говорилось о выпускании птиц, и к обеду вернулись домой к профессору. Он уже нас ждал, сидя в пальто возле клетки у открытой настежь двери балкона. Когда настала моя очередь выпускать птицу, я взяла маленького испуганного щегла в свои ладони, но так, чтоб не сдавить крепко и не выпустить слишком рано. Я смотрела на него, чувствовала рукой, как его сердечко бешено колотится, а коготки впились в мой мизинец. Я его зачем-то понюхала, он пах курочкой. И в тот миг забыла всё, что себе напридумывала: Ленинград, платья, женихов… А помнила только маму, дай Бог ей здоровья, нашу корову, квохтанье кур, пахнущих так же, как этот щегол, и брата с сестрой. Я открыла свои руки, щегол полетел высоко в небо, к облакам и солнцу, и скоро я уже его перестала видеть. Видимо, полетел прямо к Богу. Щеки мои были мокрыми от слез, и я даже не видела, как профессор и хозяйка выпускали своих птиц.
Отпуск
Однажды барыня позвала меня в салон для разговора. Позвала как-то очень официально. Я испугалась: «Не дай бог выгонят!» Даже слезы подступили.
Мы с ней сели в салоне как обычно, когда я что-нибудь сделала не так, а я всё теребила в руках то платок, то подол своего фартука от волнения. Она стала спрашивать, как мне у них живется и работается, какие планы на лето, не нужно ли мне съездить домой и помочь родным. Это меня еще больше взволновало. Сердце заколотилось, как у курицы, когда ее поймаешь, чтоб забить, слезы уже просто сами потекли из глаз.
– Что такое, почему слезы? – спросила барыня.
Тут я не удержалась и расплакалась:
– Матушка Мария Константиновна, простите Христа ради, не выгоняйте меня, я всё исправлю, в чем провинилась! – и упала перед ней на колени.
– Что ты, что ты, глупая! Встань немедленно и вытри слезы, никто тебя не выгоняет. Что ты, в самом деле, себе придумала? – с улыбкой говорила барыня, поднимая меня с пола за плечи.
Но я никак не могла остановить плач, даже стала подвывать. На шум вышел профессор, и они вдвоем подняли меня с пола и посадили обратно в кресло. Он не ругался, а улыбался и качал головой, что меня пугало еще сильней, и я, вроде слегка перед этим успокоившись, завыла в полный голос. Тогда он прикрикнул на меня строго:
– А ну-ка, прекрати! Сейчас же вытри слезы! Слушай, что я тебе скажу!
И этот окрик как-то сразу успокоил меня. Профессор продолжил:
– Ты же с осени работаешь у нас, и мы очень тобой довольны. Но ты же не знаешь все наши распорядки в году. А я каждый год в августе живу один месяц в доме отдыха для писателей и ученых. Он находится под Ленинградом в поселке Ермоловка по Приморской железной дороге. Я живу там в одной и той же комнате весь август уже много лет, а Мария Константиновна остается в квартире в Ленинграде одна, и ей прислуга на этот месяц не нужна. Вот мы и подумали предложить тебе на это время отпуск, чтобы ты могла съездить и навестить своих родных. Билеты туда и обратно мы тебе купим. Что ты об этом думаешь?
Ничего я об этом не думала, я только поняла, что меня не увольняют, и улыбалась сквозь слезы и всхлипы, тыльной стороной руки вытирая мокрые щеки и нос, пока хозяйка не протянула мне платок.
– Ладно, – сказала она, – потом поговорим, пошли пить чай!
Мы пошли в столовую все втроем, даже профессор отложил свои бумаги. Они мне всё объяснили еще раз, и мы сидели, смеялись надо мной, глупой, и пили чай с пряниками.
Первого августа должен был начаться мой первый отпуск, и этот день становился всё ближе. Я с нетерпением его ждала. Целый месяц дома! Когда об этом думала, у меня прямо сосало под ложечкой, так хотелось обнять маму и сестру, которых не видела почти год! Еще хотелось пройтись, вся такая городская, по нашей единственной в деревне улице. Хозяин и хозяйка с улыбкой смотрели на мои приготовления: как я собирала вещи к поездке, как считала дни до отъезда. Какие они все-таки были хорошие и добрые ко мне люди! Вася тоже едет со мной, но не на месяц, как я, а на неделю. Он за прошедшее время уже дважды съездил в Ракушино помочь матери. Последний раз на посевную, без него они бы не справились. А вот теперь поедет и со мной на недельку.
Я давно