— Славная погода, — как и в прошлый раз произнес хозяин. — Я вас узнал. Снова яичницу с луком и помидорами?

— Нет, — сказал Тероян. — Просто две чашки кофе.

— Ваш товарищ уже в курсе, почему моя харчевня называется „Три поросенка и одна свинья?“ — полюбопытствовал хозяин. Видно, это было его больной темой.

— Конечно, — успокоил его Тим. — Об этом наслышана вся Московская область.

— А также некоторые пригороды Парижа, — подтвердил Юнгов.

— Ха-ха! Шутники, — засмеялся хозяин.

— Скажите, если я задержусь дотемна, смогу ли я у вас переночевать? прервал его Тероян.

— Нет проблем! — тотчас отозвался тот. — Хоть на несколько дней, с полным пансионом.

— Возможно, в следующий раз я так и сделаю. И второй вопрос. Помните ту девушку, с которой я уехал? Она появилась вместе с мотоциклистами или пришла сюда одна?

Хозяин как-то смутился, начал протирать тряпкой стол.

— А что с ней? — настороженно спросил он.

— Да все в порядке.

— Честно говоря, я не помню, — теперь оба его глаза стали косить, и один из них — в сторону сыновей на бревнышке. — Занят я был очень на кухне. Занят, — и он поспешно пошел обратно в дом.

— Ну, что скажешь? — спросил Юнгов.

— И этот врет.

— Видно, есть причина. Про друзей-мотоциклистов его лучше и не расспрашивать. Бесполезно. Ты действительно решился ночевать в этом приюте мертвецов?

— Конечно.

— Тогда скажи, когда это будет, чтобы я знал, где искать твой труп. Возьми с собой хотя бы газовый пистолет.

Они выпили по чашке кофе, которое молча подал им хозяин. Затем расплатились и пошли к своим машинам, провожаемые теми же ленивыми взглядами жвачных сыновей. Выехав на Ярославское шоссе, „Жигули“ и „Москвич“ развернулись в разные стороны. Тероян и Юнгов вышли, встретились посередине и попрощались.

— Забыл тебе сказать, — произнес напоследок Юнгов. — В переводе с арабского слово „абуфихамет“ означает — дьявол.

— А я думала, вы вернетесь пораньше, — чуть обиженно сказала Глория, когда он открыл дверь и вошел в квартиру. В ее голосе Терояну даже послышались капризные нотки, словно по его вине она проскучала несколько часов. — Я приготовила вам обед, потушила мясо с картошкой. Не знаю, правда, может быть, вы вегетарианец, а мясо держите для гостей?

— Нет, я ем все, что шевелится.

— И вы не оставили инструкций — могу ли я смотреть телевизор? На всякий случай я не стала его включать.

— Правильно, — согласился Тероян. — Он приводит человека в полужидкое состояние. Для переливания из пустого в порожнее. Вы не забыли, что мы приглашены в гости?

— Нет. Я готова.

На ней было одето то же, что и днем, но что-то изменилось. Нарочито небрежно уложенные светлые волосы, несколько прядей которых опускалось на правую бровь? Чуть тронутое косметикой лицо, подведенные приоткрытые губы, показывающие кончики верхних белых зубов? Тероян не мог понять — что? В синеве глаз плескалось какое-то ожидание, они стали еще больше, еще шире распахнуты в этот мир. Она словно бы осторожно выглядывала из полутемного убежища, не решаясь выйти на свет. И вдруг он догадался, что происходит, почему он был удивлен ее видом.

Просто, покинув ее на несколько часов, он оставил в памяти один образ, а вернувшись домой, увидел немного иной, потому что сами глаза ее, хранившие тайну, менялись, к ним невозможно было привыкнуть, на них хотелось смотреть и смотреть. В этом явлении было что-то колдовское, гипнотическое, они притягивали магнитом. В эти глубокие озера он погружался целиком, зная, что никогда не достигнет дна. И то, как она глядела на него, — тоже было загадкой: как приглашение к лунной прогулке.

С трудом оторвав от нее взгляд, смутившись, Тероян отошел к окну. Но и спиной он чувствовал два синих луча, пробивающихся к его сознанию, их мистическую силу, исполненную женственной мягкости. Поразительно, но он начинал бояться их власти над ним. Впрочем, такой плен для мужчины не грозит бесчестием, но он способен лишить его разума, что происходило во все времена, начиная с Адама и Евы.

Часы показывали половину шестого.

— Вам знакомо такое имя — Саддак Хашиги? — спросил Тероян, оборачиваясь к Глории. Она задумалась.

— Нет, впервые слышу. Может быть… в прошлом? — с какой-то надеждой спросила девушка. И вновь две волны настигли его.

— А Медвежьи Озера? — продолжил Тероян.

— Где это?

— Под Москвой.

— Там, где мы с вами встретились?

— Почти.

— Вы думаете — я была там?

— Это трудно утверждать определенно.

— Но вы сегодня вернулись оттуда?

— Да. И пока никаких результатов.

— Тим-Тимофеевич, ответьте мне на один вопрос, — девушка чуть улыбнулась — краешками губ.

— Валяйте.

— Валяю, — в тон ему ответила Глория. — Я не буду вмешиваться в ваши профессиональные медицинские секреты, но… каким образом вы собираетесь вернуть мне мое „Я“, мою память?

— Так, — сказал Тероян, усаживаясь в кресло. — Хорошо. Поговорим откровенно, — он подождал, пока девушка устроится напротив. — У меня есть основания предполагать, что вы явились свидетелем некоего… события, — он специально заменил „преступление“ более мягким словом. — Которое повлияло на ваш мозг таким образом, что оказались заблокированными некоторые участки. В частности, все, связанное с вашей личной жизнью. Естественно, стерлось и это… событие. Определив природу его, мы найдем искомое причину поразившего вас недуга. Это как найти нужный узелок в спутавшемся клубке ниток. Всего один-единственный узелок. Потянув за него, мы распутаем весь клубок. Чем я и занимаюсь.

— Тим, я уже сказала, что полностью доверяю вам, — мягко произнесла Глория. — Но ведь вы понимаете, что невозможно разыскать этот узелок, исключая меня из вашего… расследования. Как вы можете самостоятельно найти его, плавая в этих ваших Медвежьих Озерах, оставляя меня дома, как лишний и ненужный предмет? Так не получится. Я же не зонтик, который только для определенной погоды годится.

— Логично, — согласился Тероян. — И вполне разумно. Но я не уверен в степени риска. И в той опасности, которая может вам угрожать при определенных обстоятельствах. Например, при факторе внезапности. Когда вы повторно испытаете шок. Тогда „зонтик“, говоря вашим языком, не раскроется никогда.

— Но ваши поиски не дадут результата, — покачала она головой. — Я должна быть рядом.

— Вы и так рядом, — сказал он, а сам подумал, что, возможно, даже более чем рядом. Она уже где-то в нем, в его подсознании, постоянно. И он впустил ее туда сам, добровольно. Не на свою ли беду?