А на границах безобразия, потому что мечи ржавые, лошади старые, а тетива на арбалеты идёт гнилая. И всё потому, что маршал имеет обыкновение каждой своей девке дарить перстень с бриллиантом, а девок у этого жеребца бывает по трое в ночь…

Я слушал всё это и смотрел, как они вошли в раж, и машут руками, и оскаливаются, и брызжут слюной, и сулят кары небесные, а потом врезал кулаком по столу. И они, видимо, вспомнили, что я — некромант, потому что, будь я просто король, им было бы плевать.

Но они вспомнили и притихли. А я сказал:

— Мы будем разбираться по порядку. И очередь дойдёт до всех. Поэтому не надо вопить. Успеете.

И пронаблюдал, как у них на мордах выступил холодный пот. Но они, по-моему, честно это заслужили.

Потом у меня было очень много работы.

Требования я имел самые скромные: мне хотелось порядка. Но это оказалось целью почти недостижимой. Мои подданные сопротивлялись мне изо всех сил, потому что в состоянии порядка очень тяжело воровать.

И самое противное, что я понял, взойдя на престол, — казнь любого явного вора из Большого Совета ничего не решает. На нём так много всего держится, у него так много связей, что, если его убить, эти оборванные нитки придётся связывать годами. И мне приходилось…

Ох, мне приходилось…

Убеждать. Угрожать. Нажимать.

Я знал, я с раннего детства очень хорошо знал, что любовь подчинённых как средство предотвращения воровства не действует. Они обожали моего отца, но это им воровать не мешало. Даже помогало.

У короны или у Междугорья — всё равно. Потому что своя рубашка ближе к телу. Но я не мог им этого позволить: мне кровь из носу нужны были деньги.

Я плевать хотел на придворные пышности. Но я намеревался наладить дела внутри страны и вытряхнуть из карманов наших соседей то, что они у нас за сотни лет награбили.

И ещё я хорошо помнил, на что способен страх. И решил пугать их до ночного недержания. Чтобы им и в голову не пришло вякнуть.

Мне хотелось лично контролировать всё Междугорье, но путешествовать было не на чем — от меня шарахались лошади. Ну, боятся они трупного запаха, что поделаешь! Для своих телохранителей я в случае необходимости поднимал палых лошадей. Но сам я не люблю слишком уж тесной близости с трупами, и для себя придумал кое-что получше. Попросил Бернарда разузнать, кто в столице лучше всех набивает чучела из охотничьих трофеев. И когда он мне сообщил, я за чучельником послал. Послал живого человека с указанием вежливо пригласить мастера во дворец.

Мужик пришёл. Приятный такой, помню, бородатый перепуганный дядька. На меня смотрит, и ноги у него подгибаются.

— Ва-ваше, — бормочет, — ва-ваше просвещённое величество… не представляю, чем могу…

Тогда я живых придворных из приёмной выслал. Всех, оставил только мёртвый караул в дверях. И говорю ему:

— Ты, почтенный, не нервничай. Ни о чём ужасном просить не стану. И если сумеешь угодить — хорошо заплачу. Ты мне скажи вот что. Было когда-нибудь, чтоб кто-то из знати тебя просил из простой зверюги чучело сделать повнушительнее? Для хвастовства?

Он посмотрел внимательно — и, похоже, понял:

— Это, — говорит, — вроде громадного волка, да? Или медведя больше человеческого роста?

— Вот-вот, — говорю. — Делал?

Он так осмелел, что даже ухмыльнулся.

— Ох, и делал, ваше величество! Самых что ни на есть страшных зверей. И клыки, бывало, вставлял в палец длиной, и когти делал железные… Случалось, как же…

— А мне, — спрашиваю, — сделать можешь?

Он уже в полную силу ухмыльнулся, даже про мертвецов у дверей забыл. Чучельник свой человек — тоже со смертью дело имеет, сердце закалённое, спокойный малый.

— Позабавиться, — говорит, — желаете, ваше величество?

— Да, — говорю, — милый друг. Сделай мне вот кто. Возьми вороных жеребцов… пару. Или трёх. И сделай мне из них чучело такого коня… пострашнее, повнушительнее. Можешь ему в пасть клыки вставить, можешь в глазницы — красные стекляшки или там — копыта железом оковать… Короче, чем жутче выйдет, тем лучше. Как тебе фантазия подскажет. Но чтобы на такого Тому Самому сесть было не стыдно. Заплачу пятьдесят червонцев, а если очень понравится — ещё и прибавлю.

Тут он совсем расплылся. На такие деньги при разумном подходе мужику год можно прожить.

— Может, — говорит, — ваше величество, у вас какие особые пожелания есть?

— Особое, — отвечаю, — только одно. Внутри должны быть кости. Настоящие кости настоящей лошади. Всё. А остальное — тебе виднее.

Он замучился кланяться, когда уходил. Похоже, вообще не чаял живым выйти из моих покоев. Молва мне такую славу создала… Но чучельник больше не боялся.

Работал неделю. А через неделю мне привезли конягу. На телеге, под парусиной. Загляденье! В полтора раза больше обычной лошади. Роскошная грива — до земли. Голова — череп с клыками, обтянутый шкурой, глаза красные, дикие. Во лбу — стальной кручёный рог. На груди и по бокам — стальная кованая чешуя, как у дракона. Копыта тоже стальные и раздвоенные, вроде козлиных. Взглянешь на него — оторопь берёт. Я восхитился.

У меня денег было не в избытке, но я мужику сотню отдал, не пожалел. И пожаловал придворную должность — лейб-чучельник. Понял: он точно мастер. С выдумкой. И может мне ещё понадобиться.

А когда он ушёл, я поднял чучело. Чучело — тот же труп, особенно если кости внутри. И жеребец прекрасно встал. Чудесный, не гниющий поднятый мертвец.

Я назвал своего игрушечного конька Демоном — для себя, конечно, ему-то кличка ни к чему, мешку с опилками, — и теперь ездил на нём верхом. Когда моя свита в города выезжала — улицы пустели, такие мы были внушительные. Аллюр у моего вороного вышел механический, мерный, как у машины с пружиной — совершенно неживой, зато очень быстрый. Дивная идея: жрать ему не надо, отдыхать не надо, увести никто не может, потому что мой Дар его движет. К тому же ни в какой битве подо мной коня не убьют, с гарантией.

Чтобы поднятого мертвеца уложить без Дара, его надо сжечь. Потому что, даже если на части его раскромсать, части будут дёргаться, пытаться довыполнить приказ.

Впрочем, к делу.

Теперь расстояния в королевстве для меня сократились вдвое. И я смотрел на свою страну.

Правда, и страна тоже смотрела на меня. Ужас летел впереди. Паника. У меня в свите были живые и мёртвые вперемежку — хотя что это я болтаю? Мухи, если по чести, всё-таки были отдельно, а котлеты отдельно: трупы — рядом со мной, а живые — поодаль. Я своих мёртвых гвардейцев периодически менял — зимой реже, летом чаще, но свеженькие меня повсюду сопровождали, потому что живым я, хоть они разбейся, не верил, не верил, не верил! Никакой их лести не верил. Знал, что никакой страх их не заставит говорить правду, когда речь идёт об их выгоде. А мёртвые не продаются и не врут. Поэтому меня и сопровождали мёртвые, а Междугорье задыхалось от ужаса.