– Ну ладно, Гун, – заключил инспектор. – Теперь, умоляю вас, приложите все силы и постарайтесь узнать что-либо существенное. Ведь это произошло на вашем участке. Идите допросите мальчишек в лагере, пошевелите мозгами и ДОБУДЬТЕ РЕЗУЛЬТАТЫ!

– Слушаюсь, сэр, – сказал Гун. – А что до этого юного Фредерика Троттевилла, сэр, так он не…

Но старший инспектор прервал разговор, и Гун с досадой уставился на телефонную трубку. Он-то намеревался в нескольких заранее приготовленных фразах изложить свое крайнее разочарование в Фатти, но, увы, не успел.

Фатти рассказал друзьям о своем разговоре по телефону со старшим инспектором и о встрече с Гуном. Бетси стало жалко Гуна. Ей он не нравился, быть может, еще сильнее, чем остальным, но все равно она подумала, что с ним на этот раз обошлись нечестно, – и тут она действительно была виновата, потому что, развеселясь, выдала себя за принцессу Бонгави!

– В этот раз мы должны ему помочь, – сказала она. – Будем ему сообщать все, что узнаем.

– Скорее всего, он не поверит ни одному нашему слову, – сказал Фатти. – Хотя, хотя мы можем кое-что передавать через Эрна. Эрну он, возможно, поверит.

Эрн был еще здесь. Он с тревогой посмотрел на Фатти.

– Нет, нет – не говорите мне ничего такого, чтобы я передавал дяде, – запротестовал он. – Не хочу иметь с ним никаких дел. Он меня не любит, и я его не люблю.

– Послушай, Эрн, это ведь будет только ему в помощь, – серьезно сказала Бетси. – Я себя чувствую ужасно виноватой – особенно в том, что на ломаном английском сказала, будто у него «лицо жабы»!

– Ох ты! – рассмеялся Фатти. – Я об этом позабыл. Подумать только, что ты, малышка Бетси, сказала такое! Раз ты обозвала его жабой, он теперь назовет тебя гаденышем!

– Это было ужасно грубо с моей стороны, – сказала Бетси. – Сама не знаю, что на меня нашло. Эрн, ты же будешь передавать дяде все, о чем мы тебя попросим? Правда, Эрн, будешь?

Спорить с Бетси было для Эрна невозможно. Она вызывала в нем невероятное восхищение. Он поскреб пятерней в своих торчащих вихрах и беспомощно посмотрел на нее.

– Ладно, – сказал он. – Сделаю, как вы говорите. Но знайте, я не могу поручиться, что он мне поверит. И я не буду к нему подходить слишком близко. Буду говорить с ним через какую-нибудь щель в заборе или вроде того. Вы не знаете, какой у меня дядюшка вспыльчивый.

– Да нет, знаем, – сказал Фатти, вспомнив несколько препротивных выходок мистера Гуна в недавнем прошлом. – На самом-то деле, Эрн, мы не так уж расположены ему помочь, просто мы хотели бы загладить свою вину, что одурачили его. Хотя дружить не можем, но извинимся все же.

– Вот-вот! Почти получились «стишата», – сказал Эрн. Хотя дружить не можем, но извинимся все же. Слышите? Это же стишата.

– Ну нет, рифма получилась чисто случайно, – сказал Фатти. – Кстати, Эрн, ты же раньше писал стихи – ах, я хотел сказать «стишата». Ты их еще сочиняешь?

– Почти нет, – с сожалением сказал Эрн. – Что-то не получается. Начну, первые строчки придумаю, да на том и кончается. Одну – две строчки, не больше. А вот недавно у меня сложились почти целых три.

– Прочитай их, Эрн! – с улыбкой попросила Дейзи. «Стишата» у Эрна всегда были печальные, мрачные, и читал он их с очень серьезным видом.

Эрн порылся в кармане и вытащил засаленный блокнотик с привязанным веревочкой карандашом. Лизнув большой палец, он начал листать страницы.

– Вот они, – сказал он и важно прочистил горло. Затем, встав в позу, принялся, запинаясь читать свое сочинение:

Сказал садовник старый: «Ох, беда!

Совсем я плох! Ну разве ж это жизнь?

Прострел скривил мне шею…»

Тут Эрн остановился и с отчаянием обвел друзей взглядом.

– На этом я и застрял, – сказал он. – И так всегда. В самой середине такого замечательного стихотворения! Два часа и двадцать три минуты ухлопал я, чтобы это сочинить. А закончить – ну никак не могу.

– Да, Эрн, согласен, стихотворение могло бы получиться преотличное, – серьезно сказал Фатти. Продолжим его так.

И Фатти тоже стал в позу – ноги расставлены, руки за спиной, лицо обращено кверху – и, ни на секунду не останавливаясь, прочитал:

Сказал садовник старый: «Ох, беда!

Совсем я плох! Ну разве ж это жизнь?

Прострел скривил мне шею навсегда,

Коленки скрючил ревматизм.

На икрах мерзкие от кори струпья,

Весь нос в прыщах и гадких пятнах.

Бессилен и похож на труп я!

Спасибо, что чахотки нету в пятках!

На лысом черепе ни волоска,

Во рту не сыщешь зуба днем с огнем,

Как жерди ноги, словно крюк – рука,

Зато хожу с большущим животом.

Не чует нос, вконец оглохли уши,

Язык как будто заморожен льдом.

Мои лопаты, грабли бьют баклуши,

Забыли, что мне жить своим трудом!

А лейка стонет…»

Ларри разразился хохотом, а Пип, завопив от восторга, ударил Фатти кулаком по спине. Бетси и Дейзи повалились на коврик.

– Хватит! – простонала Бетси. – Остановись, Фатти! Как ты это придумываешь?

– Достаточно? – спросил Фатти, остановившись и переводя дыхание. – А я как раз подошел к тому месту, где лейка скажет, что она исчерпалась до дна, а лопата – что ее довели до ручки, и…

– Не надо, Фатти! – опять взмолилась Бетси, заливаясь смехом. – О Господи! Как ты это придумываешь!

Один лишь Эрн молчал – он не смеялся и даже не улыбнулся. Сидя на краешке стула, он не шевелился, будто сраженный молнией. Во все глаза глядя на Фатти, он только тяжело дышал. Это было для него непостижимо! Как это Фатти может вот так стоять и декламировать стихотворение, даже ни секунды не подумав!

– Ты что, онемел, дружище Эрн? – забавляясь, спросил Фатти. – Понравилось тебе продолжение твоего стихотворения? А все-таки жаль, что тебе не удалось его закончить. Тогда ты бы сам мог прочесть его нам, и мне не пришлось бы читать его тебе.

Эрн все не мог прийти в себя. Он только смотрел на Фатти, хлопая глазами.

– Ты хочешь сказать, что, если бы я закончил стихотворение, оно получилось бы именно такое? – спросил он наконец с дрожью в голосе.

– Ну ясно! Это же твои стишата. Разве не так? – весело сказал Фатти. – Я только их продолжил. Я думаю, Эрн, ты слишком много над ними трудишься. Надо попроще, полегче, чтобы стишата сами шли, как будто ты разговариваешь. Вот, например:

К нам явилась принцесса Бонгави,

Как мила, хороша и стройна!

Свет не видел принцесс величавей,

Всех пленила красою она.

Всегда со слугой своим верным,

И он, точно граф иль виконт, —