Однако поэту зависимость от весьма ущербного критического аппарата приносит большой вред. Неверно полагать, что поэт избегает критики, что из тщеславия, свойственного всем художникам, он предпочитает настоящей, проницательной критике любое пустое славословие. Как раз наоборот. Конечно, поэт жаждет любви, как и всякое живое существо, но точно так же он жаждет быть понятым и признанным, и пресловутые насмешки посредственных критиков по адресу поэта, который будто бы не терпит никаких замечаний, почерпнуты из мутных источников. Всякий настоящий поэт радуется настоящей критике, но не потому, что она может научить его чему-то, касающемуся его мастерства, ибо этого она как раз не может; зато замечания критика содержат в высшей степени важные для поэта разъяснения и поправки, благодаря дельной критике поэт видит самого себя среди своего народа и свое творчество — в культуре народа, в процессе обмена дарованиями и достижениями, он не остается непонятым в своем творчестве (не важно, оценивают его чрезмерно высоко или, напротив, низко), не обречен прозябать в мертвящей нереальности.

Бездарные критики (из-за своей неуверенности они агрессивны, ибо вынуждены судить о ценностях, которых не чувствуют глубоко и с помощью шаблонных приемов обнаруживают лишь на поверхности) любят упрекать поэтов в тщеславии и чрезмерной чувствительности к замечаниям, более того — во враждебном отношении к интеллекту вообще, так что в конце концов ни в чем не повинный читатель запутывается и уже не может отличить настоящего поэта от длинноволосого слабоумного рифмоплета, публикующегося в газетах. Я сам не раз пытался повлиять на второразрядных критиков (разумеется, не преследуя какие-то личные цели, а лишь в интересах авторов, которым не уделялось достаточного внимания) — не желая непременно изменить их оценки, а стремясь просто побудить их к размышлениям, для чего предоставлял им фактические сведения. Но ни разу я не встретил у критиков доброжелательного, делового подхода, вообще чего-то похожего на ревностное служение во имя духовности. Ответом этих профессионалов всегда был жест, означающий: «Оставь нас в покое! Не относись к делу так ужасно серьезно! Подумай, ведь мы света белого не видим, трудимся как проклятые на ненавистной поденщине; к чему мы придем, если с таким пристрастием будем вникать в существо каждой написанной нами статьи!» Словом, профессиональные критики второй-третьей руки к своему делу относятся так же холодно и безответственно, как заурядные фабричные рабочие к своему труду. Такой критик освоил какой-то из методов, который был моден, когда сам он был молод и только учился ремеслу, и с тех пор неизменно им пользуется. Метод же состоит в том, что критик все принимает с усмешкой и мягким скепсисом, либо превозносит все, неумеренно преувеличивая, либо еще как-нибудь уклоняется от своей прямой задачи. Или он вовсе не берется (и это самый частый случай) оценивать литературные достоинства и интересуется не ими, а только происхождением, образом мыслей или тенденцией автора. Если автор принадлежит к враждебной партии, критик его отвергает, причем в ход идут нападки или высмеивание. Если он из той же партии, что критик, тот его хвалит или, по крайней мере, щадит. Если автор не принадлежит никакой партии, его часто вовсе не замечают, поскольку за ним не стоит никакая сила.

Следствие этого — не только разочарование поэтов, но и фальсификация зеркала, в котором читателю предлагается видеть условия и движения его духовной и культурной жизни. В самом деле, мы обнаруживаем огромные различия между картиной духовной жизни, которая предстает в прессе, и самой этой жизнью. Часто мы на протяжении многих лет наблюдаем, что критики в прессе подробно обсуждают и представляют нам как значительные имена и произведения, которые не оказывают ни малейшего влияния ни на один слой населения; видим и то, что полностью замалчиваются авторы и книги, сильно воздействующие на жизнь и настроения времени. Ни в одной области техники или экономики народ не потерпел бы столь произвольного и беспечного изложения фактов и сведений. В отделах спорта и торговли заурядной газеты работа ведется гораздо более дельно и добросовестно, чем в отделе культуры; правда, счастливые исключения изредка бывают, это надо признать.

Настоящий критик, критик по призванию, может допускать любые огрехи и вольности, тем не менее его критика всегда будет более верной, чем критика сколь угодно основательного и добросовестного коллеги, не наделенного творческим даром. Прежде всего остального, истинный критик обладает безошибочным чутьем на подлинность и добротность слога, тогда как критик средней руки легко смешивает оригинальное произведение и подражательную поделку, принимает блеф за правду. Истинный критик узнаётся по двум важнейшим признакам. Во-первых, он пишет хорошо и живо, с языком он в ладах и не употребляет слов как придется. Во-вторых, у него есть потребность и стремление не подавлять свое субъективное отношение, свою индивидуальность, а, напротив, ясно их выражать, так ясно, чтобы читатель мог использовать его субъективный подход в качестве мерила; в этом случае читатель, не разделяя субъективных оценок и предпочтений критика, сумеет, зная его реакции, составить объективное суждение о предмете. Проще говоря, хороший критик в такой мере сам является личностью и выражает свое индивидуальное отношение с такой резкостью, что читатель знает и чувствует, с кем имеет дело, через какого рода линзу пропущены те лучи, которые предстают его взору. Гениальный критик может всю жизнь отвергать гениального поэта, осмеивать его и подвергать нападкам, но по тому, как реагирует критик, читатель составит себе представление о существе поэта.

Главным же недостатком слабого критика является то, что личность его не отличается яркостью или что он не умеет ее выразить. Но ведь и самые сильные слова хвалы или хулы не оказывают воздействия, будучи высказаны тем, кого мы совершенно не видим, кто не способен проявить свою личность, кто остается для нас нулем. Как раз бездарный критик нередко склонен обманывать нас видимостью объективного отношения и представлять дело так, будто бы эстетика — точная наука. Он не доверяет своим инстинктам и маскирует их взвешенным подходом («да, разумеется… но вместе с тем…») и нейтральным отношением. Нейтралитет критика почти всегда вызывает подозрения и является недостатком — недостатком страстности духовного переживания. Страстность, коли она у критика есть, ему следует не утаивать, а наоборот, всячески выражать. Критику не следует держаться так, словно он какой-то измерительный прибор или министр культуры, — он должен уметь отстоять себя как личность.

Отношение заурядных авторов к заурядным же критикам таково: по-настоящему они друг другу не верят, критик придерживается невысокого мнения об авторе, но опасается: как бы этот малый не выскочил в гении. Автор же чувствует, что критик его не понимает, не признает за ним ни достоинств, ни недостатков, но автор рад уже и тому, что не попал на зуб критику, который его раскусит и, раскусив, уничтожит, он надеется завести с критиком приятельство, чтобы использовать его к собственной выгоде. Убогое, крохоборское отношение, оно царит между посредственными авторами немецких книг и посредственными немецкими критиками, и тут социалистическая пресса ничем не отличается от буржуазной.

Настоящему поэту ничто так не отвратительно, как панибратские отношения с посредственной критикой, с этой бездумной фельетонной машиной. Он, скорее, постарается ее спровоцировать, ему гораздо приятнее быть оплеванным и растерзанным ею, чем позволить снисходительно похлопывать себя по плечу. К истинному критику, даже если тот открыто выступает как противник, он всегда испытывает своего рода коллегиальное чувство. Получить признание и квалифицированную оценку от сильного критика — все равно что услышать точный диагноз от знающего врача. Совсем не то что выслушивать пустословия профанов! Тут можно испугаться, можно обидеться, но при этом будешь сознавать, что тебя принимают всерьез, даже если диагноз равносилен смертному приговору. А в смертные приговоры никогда ведь в глубине души не веришь…