— Лес велик, встретим еще, — отозвалась Инна. — Мне старого жалко.

— Да-а…

Они забыли про все — про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.

— Это ж надо! А? «Я не хозяин». Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!

Кузя выругался.

Инна отвернулась.

— Тут и мы виноваты, — решительно заявил Кузя.

Слободкин поглядел на него, — не ослышался ли?

— Мы, мы — убежденно повторил тот. — Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу — голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе…

На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы — ринется на любые танки хоть с голыми руками.

— Гады, вот гады… — прохрипел он в бессильной злобе.

Инна попробовала отвлечь его:

— Я предлагаю накопать все-таки картошки.

Она неумело начала дергать ботву. Кузя почему-то рассердился:

— Да не так же, не так!

Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.

Кузя рассердился еще больше:

— Вот как надо! Вот как! — Отставив раненую ногу в сторону, он наклонился, с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями. — Вот так, понимаешь?

И вдруг застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!

Картофельный куст выпал из руки Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновенье шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню — слух не обманул Кузю.

В нараставшем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.

— По мотору бил? — спросил Слободкин, когда все стихло.

— По мотору.

— Все равно зря. Это если целый батальон строчить будет, кто-нибудь, может, и угодит в щелочку.

— А ты, вместо того чтоб речи произносить, взял бы да попробовал.

Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.

— Ну, теперь не зевай! — рявкнул Кузя.

Слободкин уже ничего не слышал — ни самолета, ни Кузи. Почему-то у него в памяти возникли слова Поборцева: «Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета…» И голос собственной ярости: «Ну, давай же, давай, растяпа!»

Две строчки трассирующих пуль неслись навстречу самолету. Вот сверкающие гигантские ножницы лязгнули перед самым пропеллером.

Не ответив ни единым выстрелом, самолет пронесся мимо.

— Почему он не стреляет? Почему не стреляет? — вырвалось у Слободкина почти истерическое.

— А ты не волнуйся. Вот развернется третий раз и даст жизни, — сказал Кузя. — Я к нему привыкать начинаю: организованный, экономный, дьявол. Боезапас даром не тратит. Это мы с тобой пуляем, куда бог пошлет. Так что же, собьем мы его или нет?

— Собьем! Собьем, мальчики! Спокойно только… — Это Инна голос подала.

— Попробуем. — Кузя передернул плечами, разравнивая под собой землю. — Никуда не уйдешь, сволочь. Нас накроешь и сам накроешься.

Слободкин инстинктивно повторил движение Кузи. Рыхлая огородная земля раздалась под плечами, и ему стало удобно, как в турели.

— Ну, теперь давай!

— Умолкни! — цыкнул на него Кузя. — И не торопись. За мной следи.

Начинался третий заход, Немец пустым уходить не хотел. Но перед ним снова лязгнули ножницы Слободы и Кузи. И вдруг мотор поперхнулся, завизжал, застонал. Из-под капота вырвался черный дым, и вот неподвластные больше летчику крылья понесли самолет в лес, прямо на верхушки деревьев.

Раздался глухой удар. Ребята вскочили на ноги, побежали на этот звук. Откуда только силы взялись и куда подевалась боль в ранах? Успели вовремя: выкарабкавшийся из покореженного самолета летчик уже ковылял в сторону.

— Стой! — крикнул Кузя.

Немец остановился, повернулся всем корпусом, расстегнул кобуру пистолета, но так и замер в этой позе.

Он был ошеломлен — девчонка, двое русских солдат с немецкими автоматами!..

— Рус?!.

— А ну давай оружие! — Кузя запустил руку в расстегнутую кобуру на бедре немца, извлек оттуда огромный пистолет вороненой стали и второй раз за этот день выругался.

— Ты что? — удивился Слободкин.

— Ничего. Ракетницей пугать удумал. Не на тех нарвался.

Слободкин увидел, что в руке Кузи действительно самая обыкновенная ракетница.

Немец побагровел, сунул руку за борт комбинезона, но Кузя снова опередил его:

— Отставить!

И шваркнул затвором автомата. Летчик поднял правую руку над головой.

— Обе, обе! Цвай!

Летчик замотал головой и застонал, дотронувшись правой рукой до левой чуть выше локтя.

Оказывается, левая висела у него, как плеть.

— Ничего, ничего! На нас самих вон живого места нет. — Кузя показал немцу на бинты — свои и Слободкина: — Видишь? Чья это работа? А? Твоя, может? Говори!

Немец глядел на них со страхом и удивлением: все в бинтах, а воюют. Стоят перед ним с немецкими автоматами наперевес, говорят по-немецки. Впрочем, нет, не совсем по-немецки: от волнения Кузя все время сыпал немецкие слова вперемешку со своими, русскими:

— Руки вверх, говорят тебе! Шнель, шнель!

Немец по-прежнему держал высоко поднятой только одну руку.

— Обыскать его, — приказал Кузя Слободкину.

Превозмогая физическое отвращение, Слободкин начал шарить у немца в карманах, которых оказалось бесчисленное множество.

— А это уже не ракетница, — сказал он, доставая браунинг с гравировкой.

— Это именное оружие, — пояснил Кузя, — не у нас первых шкодит.

Кузя взял у Слободкина браунинг, подбросил его на ладони, спросил:

— Воевал, значит? Ланге зольдат? Говори.

Немец молчал.

— Видал? Важничает еще! Чего вы к нам приперлись, гады? Говори, последний раз спрашиваю.

Немец покачал головой, давая понять, что отвечать не намерен.

Кузя, хромая, сделал несколько шагов назад, приказал отойти Инне и Слободкину.

Фашист понял, что это значит, но пощады не запросил. Так и стоял с одной высоко поднятой правой рукой, казалось, вот-вот крикнет: «Хайль Гитлер!» Но не крикнул. Не успел просто.

В лесной тишине автоматные выстрелы показались оглушительными. Инна даже уши зажала.

— Надо осмотреть машину.

Кузя сказал это подчеркнуто спокойно и деловито, словно стараясь отвлечься от происшедшего. Так же по-деловому, вникая в каждую мелочь, он обошел со всех сторон сбитый самолет, забрался в кабину, порылся там и нашел планшет, туго набитый какими-то бумагами.

— Главное богатство тут, — он похлопал по лоснящейся коже планшета и перекинул его через плечо. — Карта на карте. А сейчас…

— А сейчас, — не дал ему договорить Слободкин, — немедленно в деревню копать картошку.

Они заспешили обратно. Голод опять погнал их. Казалось, будь деревня наводнена немцами или откажи им совсем силы из-за ранений, их все равно уже не остановило бы это. Они бы и ползком