В перерыве меня нашел коллега из Екатеринбурга Юрий Дмитриевич Охапкин и посоветовал: «Попробуйте покопаться в наследии нашего земляка Носилова. Константин Дмитриевич был большим знатоком Севера и, сдается мне, у него должны найтись необходимые вам материалы. У меня как раз имеется список его работ — взглянуть не хотите?»

Удача явно следовала за мной по пятам. И вот я снова сижу в темной комнатушке межбиблиотечного абонемента и просматриваю бесконечные ленты микрофильмов с произведений Носилова. Неистовый исследователь Севера опубликовал в 1901 году в журнале «Русская мысль» очерк «Из истории Далекого Севера. Прошлое Обдорска». В нем автор собрал ряд преданий и легенд о быте аборигенов. Одну из небылиц, какими обычно потчуют доверчивых слушателей, рассказал Носи лову престарелый обдорянин:

— Разве действительно самоеды приносили человеческие жертвы? — спрашивает у него Носилов.

— Что вы! Это было у них самое обыкновенное. Не только жертвы, но и так просто зарежут человека и поедят его.

— Да неужели?

— Уверяю вас, поедят: так и сварят в котле и слопают, окаянные.

— Неужели?

— Уверяю вас… жертва — какая-нибудь несчастная сирота-девочка…

Следом Носилов пересказывает то ли быль, то ли вымысел об обдорском сотнике Какаулине, которому гостеприимный самоедский князек якобы принес на заклание свою юную дочь, не удовлетворившись подношением гостю одной только оленухи-важенки.

Вряд ли стоит упрекать Носилова в попытке публикации ради дешевой популярности у российского обывателя непроверенного материала. Нелегкая жизнь ученого-исследователя Севера и множество опубликованных работ служат достаточной аттестацией его объективности. О древних обычаях языческого Севера путешественник знал не понаслышке. Во время своей зимовки на Новой Земле Носилов написал один из самых страшных своих рассказов о жизни брошенных на произвол судьбы царским правительством ненцев.

Стихийные бедствия, болезни и падеж оленей, неудачный промысел и множество других причин могли поставить беззащитного перед могучими силами природы тундровика на грань жизни и смерти, когда не оставалось иного выхода, кроме человеческой жертвы.

Старый ненец Уучей рассказал путешественнику о страшном голоде, который однажды случился на Новой Земле, когда из-за долгой непогоды ушел зверь и кончились продукты. Голодная смерть грозила обитателям стойбища, и тогда шаман предупредил мужчин, что спасение — в человеческой жертве.

— Только это он сказал нам, — бабы завыли, присмирели и головы повесили, и девка завыла.

— Зачем завыла? — удивился я (Носилов).

— А затем завыла, что догадалась, что мы ее давить будем…

— Как давить? — не понимаю я и спрашиваю:

— А так — шайтану! В чуме никого не было подходящего: ребят нельзя, бабу тоже жалко, а девке все равно помирать — одна-одинешенька на белом свете.

«Я даже не верил своим ушам, — рассказывает Носилов, — слыша это из уст своего добродушного приятеля, но он был серьезен в этом откровенном рассказе, да и нечего было шутить в таком положении».

— Что же вы, задавили ее шайтану?

— Нет, отвертелась: на счастье ее пришел зверь.

Разумеется, сироту удушили бы не ради жертвы шайтану как таковой. После принесения жертвы должно было состояться обязательное поедание жертвенного мяса, что давало шанс выжить обитателям стойбища. Как видно из очерков одного и того же автора, на человеческие жертвоприношения тундровиков толкала жестокая действительность, полуголодная жизнь и постоянная отчаянная борьба за существование.

Но с шовинистической точки зрения обывателя трагические эпизоды жизни затерянного в безбрежных снегах вымирающего народа выглядели по-иному. Не пытаясь вдаваться в первопричины самозаклания доведенных голодом до отчаяния людей, обыватель дает им презрительное прозвище «самоед». И в надежде найти оправдание своему преступному равнодушию, в утешение себе и на удивление обществу распространяет страшные небылицы о несчастных.

Жестокий голод случался и в таежной зоне. В бумагах Сибирского приказа сохранилось описание великого голода в Сургутском уезде зимой 1625/26 года: «Не истерпя голоду собак переели; были случаи и людоедства: Вас-Юганской волости ясачный остяк Пыктыйко пошел промышлять ясак на лес и с промыслу не бывал и вести про него не было, а его жена без него не истерпя голоду, двоих детей своих съела».

Справедливости ради отметим, что каннибализм в древних мифологиях присущ многим верховным божествам, например культ Зевса Ликейского, человеческие жертвоприношения Дионису, Артемиде и многим другим. По мере возникновения запретов на каннибализм, его все больше относят к низшему миру чудовищ-людоедов, великанов, ведьм. Среди подобных существ и Баба-Яга. Происходит вытеснение мотивов каннибализма в сферы магии, шаманизма, требующих достижения ведьмой, колдуном, шаманом особого состояния сознания, отождествляемого с одержимостью, безумием и достигаемого с помощью специальных, часто табуированных действий. Отсюда широкое распространение поверий о том, что подобные люди употребляют в пищу человеческое мясо. Было бы несправедливым утверждать, что жертвоприношения языческим богам совершали только самоеды. Приносили их и другие язычники, особенно во время войн. Еще в XVII веке самоеды совершали частые набеги на остяцкие волости: «В 1678–1679 годах пришла на Обдор воровская самоядь больше 400 человек и ясачных остяков, которые были в юртах и на промыслах и у рыбной ловли убили 23 человека и над ними надругались, носи и рук персты у них резали, а их жен грабили и нагих оставили, а детей имели к себе в полон». Так и в сказке: «Налетела Баба-Яга и унесла к себе Ивашечку…»

Возникновение поверий о том, что ведьмы, колдуны и шаманы употребляют в пищу человеческое мясо, происходит как раз от этого.

В то же время духи-людоеды представляют собой одну из главных опасностей, подстерегающих камлающего шамана во время его путешествия в загробный мир. При наложении каннибальских обрядовых мотивов на миф о великой матери-прародительнице, вроде Йомы или Сорни-най, возникают образы, подобные Бабе-Яге.

Между тем знаменитый собиратель русских сказок А. Н. Афанасьев считал, что Баба-Яга — существо человеческое и принадлежит к числу вещих жен, ведьм, а ведьмы и ведуны — люди, как и шаманы), которые властительной силой жертвоприношений и чародейным словом заговора могли управлять поступками людей и самих богов.

«Россия — славяно-финно-угорская страна, — заявил однажды мансийский поэт Юван Шесталов. — Само слово "Москва" угорское и говорит о том, что славяне, осваивая угорские земли, перенимали многое из культуры и обычаев угров. Даже великий Пушкин не избежал этого. Еще бы: ведь его любимая нянюшка Арина Родионовна сама с детства воспитывалась на финском фольклоре и передавала его своему питомцу. Впитанные с молоком сказки не смогли в дальнейшем не отразиться на творчестве Пушкина».