— Да кто ж на нее глянет! — безнадежно махнула рукой мама. — Ты бы хоть краситься начала, что ли, Катерина! А то ходит как монашка.

— Ой, мам, ты же сама говорила: скромность девушку украшает.

— А ты к словам не цепляйся. Вот останешься старой девой — и будешь в одиночку по гроб жизни куковать.

«Девой уже не осталась, давно стала женщиной», — подумала Катя, но вслух, конечно, матери не возразила.

Она хранила свою тайну не только во избежание семейного скандала, хотя и это было немаловажно. Родившиеся под тихим и нежным знаком Рыб не любят открытых конфликтов и столкновений. Однако еще важнее было то, что таинство вечного вечера принадлежало только двоим, и в него нельзя было посвящать даже самых близких.

«И одинокой не буду. Я и сейчас не одна: он всегда со мною, мой любимый…»

«Поздравляю с твоим праздником — 23 февраля!

Я с тобой вчера увиделась. Нет, не думай, не во сне.

Ко Дню защитника Отечества по телевизору повторяли передачу о ваших проводах, которая снималась — помнишь? — в тот наш вечер. Ты был такой смешной, лысый, как коленка, и пел «Восьмиклассницу». Наверное, теперь уже давно оброс…

Я снова пережила все, что было тогда. Они только вырезали то место, где ты посвящаешь свое выступление мне. Там теперь за кадром женский голос говорит:

— Дмитрий Поляков исполняет песню для всех девушек нашего родного Рыбинска.

А ведь это было не для всех, правда?

Но это не страшно, я даже не расстроилась. Я-то помню все до мелочей… И то, как ты сказал потом, на балконе:

— Я теперь твой.

Ну а уж я — по-прежнему всегда твоя, твоя, твоя…»

«Получила сразу две твои открытки — ко дню рождения и к Восьмому марта. Я буду их всегда хранить, всегда!..»

— Рядовой Поляков, запе-вай!

— Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой!

Имя той девушки, которая выходила на высокий берег, на крутой, Дмитрий предоставлял выкрикнуть нараспев уже всем вместе, хором. А сам в это время замолкал.

Он никогда не хвастал своими победами у женщин, таков был его кодекс чести…

«Лето у нас выдалось такое жаркое, что были даже лесные пожары. Вода в нашем море — как будто подогретая, даже купаться не очень приятно…»

«Опять посмотрела фильм «Волга-Волга». Все смеялись, а я плакала, как дурочка. Хотела бы я быть такой же красивой, как Любовь Орлова, тогда ты бы мог мною гордиться, а так…

А может, это просто осень на меня плохо действует. Дожди не перестают, все дороги раскисли, и тебя уже так долго нет. Так долго, что, когда я об этом думаю, меня начинает знобить…»

«Ну вот, у нас появился еще один новый календарь. Значит, уже скоро, скоро, скоро!

Дим, извини, что не сообщила раньше: я еще в начале зимы устроилась подрабатывать в районную библиотеку. Но это не из-за денег, зарплату всю отдала родителям, мне она пока ни к чему.

Зато я там покопалась и подобрала для тебя весь репертуар к поступлению в институт. Очень боюсь: одобришь ли мой вкус? Я ведь не такая умная, как ты, могла и ошибиться.

Только ожиданием и живу, мой Демон, мой принц…»

Вот и отзвенел серебряный колокольчик последнего звонка. Надо было хоть как-то одолеть экзамены на аттестат зрелости и — шагнуть во взрослую жизнь.

У большинства девчонок на уме были, конечно, не билеты и зубрежка, а гораздо более важная вещь: выпускной наряд. Понятно же, что заключительный школьный бал — это непременно конкурс: кто кого перещеголяет. Так было испокон веков, и так всегда будет впредь.

Под предлогом подготовки к экзаменам устраивались долгие посиделки с тщательным, страстным изучением каталогов и модных журналов.

До хрипоты спорили, что эффектнее: длинное романтическое вечернее платье с глубоким вырезом или символический, почти ничего не прикрывающий прозрачный мини-сарафанчик? А может, вообще резоннее было бы остановиться на брючном костюме?

И, наверное, совсем не обязательно прощаться со школой в белом, розовом или светло-голубом одеянии? Золотое, к примеру, тоже смотрится отлично.

Многие родители срочно были командированы дочерями в Москву: кто на вещевые рынки, а кто и в дорогие престижные бутики. Рыбинские ателье по пошиву легкой одежды не справлялись с заказами.

И, конечно, всеобщую зависть — а заодно и почтительное уважение — завоевали счастливицы, чьи родственники имели возможность побывать за границей. «Маленькое французское платье» из самого Парижа — это звучит серьезно!

И только Катю Криницыну эти заботы обошли стороной. Во-первых, она никогда не считалась своей в девчоночьих компаниях, да и не стремилась освоиться в них: всегда казалась немного отрешенной, жила своей собственной жизнью, большей частью — внутренней, пребывая в нереалистичных и непрактичных своих «рыбьих» мечтах.

Во-вторых, ей бы и в голову не пришло потребовать или даже попросить у родителей купить для нее что-то особенное. Финансовое положение семьи не позволяло шиковать, так не лучше ли купить Игоряшке настоящий взрослый велосипед, о котором он так мечтает, чем тратиться на «одноразовую» одежду, в которой потом нигде и не появишься?

Она знала и ценила: в этом году на нее и так потратились изрядно. Весной, к семнадцатилетию, родители подарили ей шубку. Натуральную, из седовато-серой нутрии!

Именинница так растерялась, обнаружив утром возле своей подушки этот царский, по ее понятиям, подарок, что мать не удержалась от признания:

— Ты не комплексуй, Катюш. Мы не слишком-то разорились: сюда приплюсованы твои денежки, которые ты в библиотеке заработала. К тому же это не норка, так что носи, не стесняйся!

А светлое платье к выпускному балу у нее уже имелось: то самое, чесучовое, принадлежавшее некогда Антонине Матвеевне Поляковой.

Катя со дня Диминых проводов в армию ни разу его не надевала: берегла. Только иногда, оставшись в квартире одна, открывала шкаф и перебирала, гладила, ласкала маленькие перламутровые пуговки.

За этим занятием и застала ее однажды не ко времени явившаяся Лидия.

— Это еще что за нищенский балахон? — строго спросила старшая умная сестра.

— Это… это… — заикалась застигнутая врасплох средненькая. — Это у меня к выпускному.

— Что-о? Я не ослышалась?

— Н-нет…

— И где же ты его откопала? В «секонд-хэнде»? Может, вообще на свалке?

— П-подарили…

— Кто?

Катя, естественно, промолчала.

— Какая-нибудь старушонка? — предположила сестра. — За ненадобностью? Да она, милая моя, просто поленилась его на помойку вынести.