— Ну хорошо. И что все-таки происходит на этих переговорах?

— Да, собственно, ничего особенного. Эти ребята переговариваются не столько друг с другом, сколько поочередно сливают информацию подвластным им СМИ.

— А как же требования информационной безопасности?

— О чем вы, мисс Костелло? Мы же в Иерусалиме!

— Каково распределение ролей между Белым домом и Госдепом?

— Первую скрипку играет Белый дом, конечно, но чуть что не так, они бегут к нам и просят выручить.

— Кто бы сомневался…

— Что-что, простите?

— Да ничего, это я так. Стало быть, департаменту приходится иной раз выполнять черную работу?

— Иной раз? Да мы только этим и занимаемся! При этом каждый пытается лезть с советами. ООН, Евросоюз, англичане, арабские государства, Индонезия, Малайзия… Вот мы сидим тут в очаровательном саду, птички поют, небо синее — благодать. А вам известно, что в этот самый момент в нас вперили напряженные взгляды десятки миллионов арабов, которые, затаив дыхание, ждут, чем все это закончится? Сотни и тысячи имамов и мулл по всему миру кричат, что Иерусалим в эти дни — передовая священной войны между исламом и Западом. Между прочим, сопредельные арабские страны провели на своих территориях воинские мобилизации. И если вдруг они решат, будто палестинцев здесь приносят в жертву… мне даже представить страшно, что будет. Уверяю вас, дело не обойдется метанием камней в Секторе Газа и парой-тройкой демонстраций в Дамаске. Весь регион встанет на уши, весь мусульманский Восток! — Он изобразил руками нечто вроде ядерного гриба. — А это, дорогая моя, Третья мировая. Так-то.

Мэгги медленно кивнула, давая понять, что драматический монолог Дэвиса возымел запланированный эффект.

— Вплоть до последнего момента все шло прекрасно. Грех жаловаться. Но вечно так продолжаться не может. Пора переходить к делу, пока стороны-участники еще не опротивели друг другу вконец — а признаки этого, милая мисс Костелло, уже налицо. А это значит, что близится решающий момент.

— Вопросы о палестинских беженцах и о судьбе Иерусалима уже обсуждались?

Мэгги хотела сразу дать Дэвису понять, что она недурно владеет материалом.

— Мы провели гигантскую работу по подготовке возвращения палестинских беженцев домой, — сказал Дэвис. — Только не употребляйте это выражение на людях, а то израильтяне вынесут вам смертный приговор. Во-первых, они не выносят слов «возвращение» и «беженцы», так как многие нынешние палестинцы — и те, кто считает себя таковыми, — родились где угодно, только не здесь. И в особенности они не выносят слово «домой» применительно к арабам, так как «всем известно, что это священная еврейская земля» и все такое в том же духе. Считайте, я вас предупредил.

Мэгги машинально кивнула, но мысли ее были уже далеко от этой беседки. Она заново переживала в памяти ссору с Эдвардом. Он даже не сделал попытки прикинуться, что не стирал с автоответчика запись сообщений, оставленных Бонхэмом. Напротив. Он сказал, что сделал это ради ее же блага. Мэгги тогда буквально взбесилась, обвинив Эдварда в попытке запрятать ее в золоченую клетку, превратить в никчемную вашингтонскую клушу, которой лишь время от времени разрешается баловаться видимостью самореализации в форме консультирования по вопросам семейных конфликтов. Что Эдвард ненавидит все то, чем Мэгги живет. Или по крайней мере жила до переезда в Вашингтон. В ответ он без обиняков заявил, мол, она в свое время излишне много потратила времени на изучение «высосанной из пальца» психологии, которая теперь клокочет в ней и мешает смотреть на вещи реально. Тогда Мэгги впервые высказала ему в лицо то, о чем подозревала и раньше, — Эдвард делает все, чтобы она никогда не подняла голову после случившегося с ней год назад, ибо его устраивает такое положение. Его устраивает то состояние, в котором она пребывала тогда в Африке, — состояние полной сломленности и тупой апатии.

После этого говорить было больше не о чем. Она быстро собрата вещи и уехала в аэропорт. Нельзя сказать, что она чувствовала себя до конца правой. Ее терзали угрызения совести — ведь Эдвард столько сделал для нее в самую трудную минуту. А еще она сокрушалась из-за того, что ее попытка пожить «нормальной жизнью» вышла такой жалкой и потерпела позорное поражение. И одновременно с этим она не чувствовала, что совершает сейчас ошибку.

«А в самом деле… почему я за целый год не притронулась к тем чертовым ящикам?»

В душе она знала ответ на этот вопрос. Она не верила до конца в то, что ее новая жизнь с Эдвардом — это навсегда. И более того, она не хотела этого, потому и оставляла себе символические пути к отступлению. Совсем как попавший в больницу человек, который просит врачей не уносить из палаты его верхнюю одежду, надеясь вот-вот выписаться.

Так размышляла Мэгги, равнодушно наблюдая, как прямо на глазах ужимается и остается далеко за иллюминатором Вашингтон. Вот точно так же ужималась и оставалась далеко позади та жизнь, которой она целый год пыталась жить с Эдвардом. А потом в ней будто что-то переключилось. Она вспомнила, что на коленях у нее лежит трехсотстраничная подборка материалов по предстоящей работе, и все прочие мысли мгновенно вылетели у нее из головы.

— Так что вы понимаете, конечно, убийство Гутмана… э-э… как бы это сказать помягче… серьезно осложнило ситуацию на переговорах. Израильтяне и арабы и в лучшие-то времена всегда держали пальцы на спусковых крючках, а тут… Что и говорить, очень не вовремя все это случилось. В этой ситуации ничего другого не оставалось, кроме как вызвать тяжелую артиллерию. — Дэвис улыбнулся, давая понять, что речь идет о ней.

— Да уж… Впрочем, свои стволы я еще не расчехляла.

— В смысле?

— Мне сообщили, что за время моего перелета обстановка «значительно ухудшилась» и сейчас настал не самый лучший момент для того, чтобы объявить мой выход.

— Ну, им в Вашингтоне виднее…

— Так что форсировать подписание мирного соглашения мне пока нельзя. Для начала необходимо успокоить участников переговоров.

— Вы этим займетесь?

— Мне за это платят.

Дэвис улыбнулся.

— На мой взгляд, вам следует начать с израильтян. Убийство Гутмана произвело в их стане эффект разорвавшейся бомбы. Правые уже объявили его своим «великомучеником» и подняли на щиты.

— Вы полагаете, что он был убит умышленно?

— Кто знает. Болтают разное… — Дэвис вдруг посерьезнел. — Так что я рекомендую вам для начала нанести визит в скорбный дом.

— Куда?

— В дом Гутмана. Я уже сообщил кому надо, что вы появитесь там с соболезнованиями. В качестве неофициального представителя, разумеется. Сами израильтяне обратились к нам с такой просьбой. Американцы должны воздать дань уважения человеку, пользовавшемуся большой популярностью в этой стране. К тому же это продемонстрирует всем, что мы не считаем Гутмана своим врагом, несмотря на его крики об «инспирированном Штатами преступном сговоре с арабами». Так как?