О Господи! Только этого не хватало. Так у него возникнет еще больше подозрений. Чего доброго он ее сразу же и арестует.

— Миссис Марсел? — позвал он из-за двери.

Она оторвалась от балконного косяка и двинулась в глубь квартиры, пересекла ее, подошла к двери, небрежно открыла, хотела было что-то сказать, но слова застряли у нее в горле.

Он снял очки. Взгляд его по-прежнему был остер, как у орла, но глаза и веки покраснели. Он страшно устал, подумала она. Его пиджак был измят, и на щеках появилась щетина. Это придавало ему еще более весомый вид. Он казался мощнее, мужественнее, опаснее. Она подумала, что он настроен так же отчаянно, как и она.

— Полагаю… — начала Энн.

— Вы пригласили меня, — напомнил он и, прежде чем она сообразила, что сказать, взял ситуацию под свой контроль, и дверь тоже.

Решительно пройдя мимо Энн, он оказался в гостиной.

— Очень милое местечко, — сказал он, оглядывая квартиру. Она и впрямь была симпатичной: довольно большая гостиная-студия с выгороженной маленькой кухонькой, с альковом в дальнем конце и балконом слева от входа, куда вела двустворчатая французская дверь. Возле кухонной арки стоял мольберт, были разложены масляные краски, с балкона на них падал дневной свет, который с каждой минутой становился все ярче. Энн удалось сохранить ощущение просторности помещения, придав ему в то же время уют. Неподалеку от французских дверей стоял диван, а рядом — современная аудио-видеотехника, утопленная в нише прекрасного старинного гардероба во французском провинциальном стиле, прекрасно сочетающегося с аурой города. В противоположном конце гостиной виднелись двери, ведущие в две спальни: одна — ее, другая — дочери Кати, которая спала там, когда приезжала домой. Сейчас Кати не было. К счастью, она оказалась в экспедиции по Амазонке со своими однокурсниками по колледжу. Готовясь к медицинской карьере, Кати изучала генетическую болезнь, которой страдало некое племя, живущее во влажных тропических лесах.

Мысль о Кати снова заставила сердце Энн больно сжаться. Если не ради себя и Джона, то уж ради Кати она просто обязана доказать, что Джон невиновен. Кати обожала отца.

— Хотите кофе? — спросила Энн.

— Я бы предпочел чашечку того кофе, который вы пили на балконе, — ответил он.

Поджав губы, она прошла в кухню, извлекла из холодильника бутылку и открыла кухонный шкаф, чтобы достать оттуда бокал. Она не слышала, как он подошел, пока не увидела его протянутую руку.

Он потянулся за стаканом. Взяв бутылку у нее из рук, он налил себе вина, промурлыкал:

— «Когда ты однажды в Риме…» Ваше здоровье! — И проглотил стакан розового шабли так, словно это была вода.

— Вы собираетесь напиться на службе? — поинтересовалась она.

— Я не на службе.

— Тогда чем вы здесь занимаетесь? Ищете орудие убийства в моем доме в свободное от работы время?

— Именно, — бесстрастно подтвердил он, налил еще вина и, пройдя мимо секретера, стоявшего в алькове, остановился у мольберта. Не спросив разрешения, он откинул занавес, прикрывавший ее последнюю работу, и, увидев картину, присвистнул. Портрет старой каджунки, у которой Энн каждое утро покупала цветы на Джексон-сквер, был почти закончен. Женщина улыбалась, и доброта светилась в ее глазах. По обветренному, с задубевшей кожей лицу трудно было угадать ее расовую принадлежность. Впрочем, она, вероятно, и сама не знала, к какой расе принадлежит: такова уж удивительная особенность Нового Орлеана. Женщина была пожилой, потрепанной жизнью, но душа у нее наверняка была прекрасной, и это делало ее лицо красивым. Энн считала этот портрет хорошей работой. Одной из своих лучших. Он был почти закончен, оставалось дописать фон.

— Я думал, что Джон Марсел работал над «Дамами красного фонаря», — сказал Марк.

— Он над этим и работал.

— Но тогда…

Она выхватила занавес из его рук и закрыла картину.

— Это моя работа.

— Ваша?

— Да.

Он мог что-нибудь и сказать. Комплимент был бы вполне уместен. Но он промолчал.

— А! — только и произнес Марк, теперь уже медленно потягивая вино и продолжая обход квартиры. Он качал головой.

— Просторно, мило, но очень по-женски, — сказал он наконец.

— Вы уж простите.

— Вам незачем извиняться передо мной, но нравилось ли это Джону?

— Комната ведь не набита статуэтками… А Джону? Да, ему нравилось. Почему бы и нет?

Марк пожал плечами.

— Потому что, видите ли… это уж больно ваша комната, — ответил он. — Она так и благоухает вашими духами.

— Вероятно, это мыло, я только что из душа. Вам бы тоже не мешало воспользоваться, знаете ли.

Он поднял бровь:

— От меня исходит потный мужской запах?

— Вам просто, так мне кажется, нужно принять душ.

— Это тоже приглашение?

— Да, я приглашаю вас пойти домой, лейтенант, выпить у себя дома и помыться в собственной ванне.

Он снова улыбнулся, не переставая осматривать квартиру. Подойдя к дивану, он спросил:

— Вы позволите?

— Выметайтесь!

К ее удивлению, он широко улыбнулся и приподнял ближайшую подушку. Энн выругалась и пошла на кухню налить себе еще вина. Если она этого не сделает, этот тип сам прикончит всю ее бутылку. Он и так уже ведет себя здесь как хозяин.

— А где же картины муженька? — спросил он.

— Что?

— Работы вашего мужа. Ведь не все же они в галерее? Или у каждого художника должна быть своя студия, со своей атмосферой?

Нахмурившись, она подошла к тому месту, где он сидел или, вернее сказать, где он развалился па диване.

— Картины муженька находятся в доме муженька, — спокойно объяснила она.

У него брови взлетели кверху от удивления.

— Вы не живете вместе?

— Нет.

Он покачал головой. Она увидела на его лице что-то похожее на неприязнь, которую заметила там, в больничном вестибюле, когда он смотрел на нее.

— Мадам, должен признать, вы меня озадачиваете. Вы не похожи на сморщенную старуху, вы весьма привлекательная женщина.

— Как мило с вашей стороны, лейтенант.

— Вы не живете с этим парнем, вы ничего не имеете против того, что он якшается со шлюхами, вы… — Он вдруг оборвал сам себя.

— Что?

— Вы не…

— Ну что же я — «не»?

Он смущенно пожал плечами:

— Уж не ради ли вас он ловит женщин, нет?

— Ради меня? — непонимающе произнесла Энн.