я. — Как азартно, вязко держит! Хорошо бы вот таких два голоса заливистых женских и густой мужской в один смычок — заслушаешься!»

Раздался выстрел. Собака умолкла.

— Добрал, — решил я и медленно двинулся к опушке, желая посмотреть собачку и ее владельца.

Снег лежал глубокий, плотный. Широкие лыжи, не проваливаясь, легко скользили, оставляя приметный, ровный след. Усталый, опустился я на заснеженный пень у опушки голого березняка. День выдался морозный, весь в сверкающих брызгах негреющего солнца, в искристой белизне снега и хрустальной певучести звуков. Я сидел как зачарованный.

Вдруг послышались грубые окрики, ругань, вспугнувшие мою сказку… Я поспешил на голоса и вскоре увидел, как по колена в снегу стояли два охотника, готовые броситься друг на друга. Между ними лежал беляк.

Оказалось, что Митя убил зайца из-под собаки незнакомого охотника и хотел забрать его себе. Хозяин собаки запротестовал. Тогда, сбросив рюкзак и положив на него ружье, Митя стал подступать к охотнику с кулаками. Малый оказался не из трусливых — тоже принял боевую позу, и, не вмешайся я, драки бы не миновать.

— Заяц не твой! — сдерживая негодование, обратился я к Мите.

— Как не мой, когда я его убил! — воскликнул он.

— Ты не имел права стрелять из-под чужой собаки, — кричал охотник.

— Здрасте! — издевательски поклонился ему Митя. — Стало быть, пусть заяц уходит, а ты стой и смотри.

— Заяц принадлежит хозяину собаки, которая его гонит. Стрелять ты мог, но заяц не твой, — урезонивал я Митю.

Но простая, испокон века существовавшая охотничья мораль Мите была недоступна.

— Я собаку не трогал, — горячился он. — Я зайца бил, и принадлежит он тому, кто его убил, а не тому, кто на него брехал.

Только угроза, что я немедленно сниму с гона Громилу и больше никогда не пойду с ним на охоту, заставила Митю отказаться от зайца.

— На, черт с тобой, пользуйся чужой добычей, — раздосадованный и уверенный в своей правоте, швырнул к ногам охотника белячка Митя.

Настроение было испорчено. Пропало желание продолжать охоту. Угрюмый и молчаливый, явно чувствующий себя обиженным, плелся за мной Митя.

Через несколько дней Митя пришел извиниться за причиненную мне неприятность.

— В этом вопросе я с вами не согласен! — сказал он. — Но если вам неприятно, обещаю под чужую собаку не подставляться.

— Вот и прекрасно! — обрадовался я.

Но, увы, наши великолепные гонные охоты после этой истории продолжались недолго. Жадность к добыче оказалась сильнее всех благих Митиных намерений, и от охоты с ним мне все-таки пришлось отказаться.

Однажды мой давний приятель, старый лесник, пришел ко мне поделиться своей удачей.

— Новую нору нашел, — радостно сообщил он. — Сам видал, как в нее матерая лисица ушла. Хочу подстеречь!

Я рассказал о находке лесника Мите и попросил его никому об этом не говорить, чтобы не испортить старику охоты. Каково же было мое негодование, когда я узнал, что кто-то все же опередил лесника — убил лису у норы.

— Я-то ее берег! Только тебе доверился! — чуть не со слезами сетовал старик, и в голосе его был горестный упрек.

— Клянусь, в твоей лисе я не повинен, — заверял я его тогда.

Но, как выяснилось потом, в этой истории был виноват я. Лису прикончил Митя. После моего рассказа, в ту же ночь, он отправился к норе, залег у входа и на рассвете, едва показалась рыженькая мордочка, убил лису.

Когда я узнал об этом, то с возмущением спросил Митю:

— Как же ты посмел воспользоваться простотой старого лесника и моей дружеской откровенностью?

— Старый вы человек, и понятия ваши старые, — снисходительно ответил мне Митя. — Лиса вольная. Каждый член общества охотников имеет законное право бить ее, я и убил! Вот и весь сказ!

Может быть, по праву закона Митя был прав, но я со своими «устарелыми» понятиями об охотничьей честности и морали не мог больше охотиться с ним и откровенно, без обиняков тогда же сказал ему об этом.

Он удивленно поднял брови, пожал плечами и, простодушно улыбнувшись, ответил:

— Ваша собака — ваша воля!

7

Для многих непонятно, что понуждает Никанора Романовича Пронкина ходить на охоту. Грузный, рыхлый, он шагает, тяжело переставляя ноги, и при этом пыхтит, словно юз тянет. Стреляет Пронкин неважно. Он почти всегда запаздывает. Но, промахнувшись, никогда не горюет. Только скажет безразличным тоном:

— Не везет, — и спокойно перезарядит ружье.

А если убьет, то кряхтя, не спеша подберет добычу и, не рассматривая, сунет в сетку. Разговоры охотников его не интересуют, и он редко когда принимает в них участие. Ходить много он не любит и обычно через каждые полчаса требует: «Отдохнем!» И, не дожидаясь согласия, тут же опускается на траву или на пень.

И к природе Пронкин относится равнодушно — я не знаю случая, когда бы он заметил ее красоту. Восторженные восклицания охотников, пораженных великолепием природы, вызывают только его недоумение. Осмотревшись, он обычно в таких случаях говорит:

— Деревья как деревья, трава как трава — ничего особенного.

Зато на привале, у костра, Никанор Романович Пронкин становится неузнаваем. Откуда только берется у него живость, находчивость, ловкость… Колбаски, консервы, бутылка, фляжка, термос с шутками-прибаутками извлекаются из рюкзака и раскладываются на облюбованном местечке. Вынув раздвижной походный стаканчик, Никанор Романович мастерски вышибает пробку из бутылки и наполняет его до края.

— Здравствуй рюмочка — прощай винцо! — говорит он и медленно, с видимым наслаждением, жмурясь, запрокидывает голову, сосет. Высосав, целует донышко стаканчика: — Спасибо, утешитель!

Выпив, Пронкин принимается закусывать. Ест он жадно, ненасытно, облизывая пальцы, причмокивая и чавкая. Двигаются мочки его ушей, дрожат обвислые щеки, хрустят на зубах косточки. Не переставая жевать, он смахивает капли пота со лба.

— С твоим аппетитом, Романыч, жить сто лет! — бывало, скажет ему кто-нибудь.

— В долголетии мудрость бытия, истоки же его в оном! — указующе простирает в ответ длань над закусками и бутылками Никанор Романович.

Возраста он неопределенного. Работает приемщиком на канатной фабрике. Оклад у него небольшой, но живет он в достатке: обзавелся аккуратным домиком, фруктовым садом, огородцем и множеством белых курочек.

Вечерял Никанор Романович на скамеечке у калитки своего дома. Здесь его всегда можно было застать в общества праздных соседей, не желающих по-иному заполнять вечера. Случалось, подходили к ним знакомые рыбаки. Они делали заметные одному Никанору Романовичу знаки и скрывались с ним во двор.

Злые языки поговаривают, что Пронкин снабжает по дешевке рыбаков капроновыми нитками и что через него можно приобрести недорого паклю… Говорят… Да, многое говорят про Никанора Романовича весьма неблаговидного, но